Вдали врезаются в небесную темень немецкие ракеты: они всю ночь освещают подступы к населенным пунктам.
Надеются вовремя заметить партизан, когда они будут подкрадываться. И хоть ракеты, как неоднократно показывал опыт, не спасали гарнизоны от разгрома, а гитлеровцев — от смерти, но такова сила привычки…
Интересно, как закончится вылазка поисковой группы — Коршка, Калганова и братьев Астаховых? Перед отъездом в Объединенный штаб я направлял их за «языком» в Знобь-Новгородскую. Хотел с ними поехать, да не пришлось. Теперь вот думай — что там да как?
Но скоро буду в отряде, выясню… Уже рассветает.
Едва успел слезть с лошади, как вызвал Наумов. Приказал отобрать в отряде тяжелораненых для отправки на Большую землю. Самолеты придут на Смелижский аэродром следующей ночью.
— Дошла молитва до бога! — смеется Анисименко. — «Осадная» армия гитлеровцев крепко увязла возле Брянских лесов. Она тут простоит, пока наша наступающая армия не даст ей по зубам… А покамест с нее достаточно орловских да брянских партизан. Нам пора и честь знать: загостевались тут. Домой пойдем, на Украину!
— Да, Иван Евграфович, все очень верно, — заметил Наумов, — партия принимает меры по расширению партизанской войны на Украине. Значит, мы правильно делали, что не спешили сюда из Хинельских лесов.
— Там теперь хомутовские партизаны из курской земли и отряд Ковалева хозяинуют… Держат то, что им передали «по наследству». Теперь, поди, поумнели — узнали, почем фунт лиха!..
За повседневными хлопотами и не заметили, как подкралась чудесница осень. Бросила цветастую кружевную шаль на плечи брянского разнолесья. Пестрит солнечными бликами на полянах да на пойменных лугах. Всегда приносила осень людям полными пригоршнями свои богатые дары. Так было из века в век. Теперь же люди с голоду пухнут, умирают… Партизаны перебиваются кое-как с травки на толченую кору, а разве это харч? На такой пище долго не протянешь. В брянском крае нет мяса, нет соли, нет хлеба… Жители сел сбежали от родных пепелищ в леса, под защиту партизан. И голодают еще больше нас.
Надо что-то предпринимать. Мы надумали провести уборку хлебов в соседних с лесами деревнях. Мобилизовали жителей Знобь-Трубчевской и Знобь-Новгородской, стоящих табором неподалеку.
Днем ничего делать нельзя: вражеские самолеты кидают бомбы куда попало. Обстреливают опушки из пушек и пулеметов. Только вечером утихает канонада. Тогда-то и выходят из леса партизаны, оцепляют намеченный под уборку участок, занимая оборону. В ход идут серпы, косы. Свободные от охраны партизаны помогают жителям. Но редко такие вылазки обходятся без потерь. Движение на поле, скрип телег и конский топот привлекают внимание гитлеровцев. Они начинают освещать участки ракетами и бить из пушек и минометов. Когда — наугад, а больше — прицельно. На огороды тоже безнаказанно не пойдешь. Тут иная хитрость. Немцы ставят мины на картофельных полях, на табачных грядках и в капусте.
Горек хлеб партизанский, часто не лезет в горло…
Сегодня вот опять беда приключилась. Принесли на рассвете истекающего кровью партизана — Федю-баяниста. Взрывом фашистской мины вырвало ему внутренности.
— За ведро картохи помираю, — только и успел вымолвить парень.
Старшина Жаров и Коршок вынесли Федю на себе и сами чуть не разделили участь товарища.
Шумит угрюмо лес. Бьются под ветром листья. Протягивает деревцо руки-ветки к могильному холмику, еще одному на этой поляне. Прощай, Федя!
Суровые, печальные, возвращаемся каждый к своему повседневному делу. Живой должен думать о живущем!.. Я искоса поглядываю на друзей. Осунулись, похудели — кожа да кости. А в глазах — неуемная ненависть.
У разведчиков дел по горло: то поиск, то огневой бой, то вылазка в расположение «осадной» армии. И так изо дня в день, из ночи в ночь…
Сегодня я, по обыкновению, вернулся из поездки поздно. И сразу же прибежал связной от Наумова.
— Надо ехать, Анатолий, во второй Ворошиловский отряд.
— К Гудзенко? Далековато!..
— Знаю, устал ты, но… — Наумов развел руками. — Ничего, брат, не попишешь: такая доля у разведчика… Мы закурили.
— У тебя хоть дело-то живое. А меня впрягли в возок с бумажками. Вот и тяну… — Наумов подвинул мне карту: — Смотри.
Я наклонился над картой брянского края. Прикидываю измерителем. Приличный путь. Километров около десяти лесом, затем вдоль линии железной дороги на восток от разъезда Скрипкино, потом… Одним словом, маршрут трудный и запутанный. На пути — несколько сел, занятых гитлеровцами. Днем бы проще, а вот ночью… Да еще в ненастную погоду.
Наумов понимает, насколько опасен путь.
— Будь внимателен. — Крепко пожимает мне руку. — Действуй!
От Наумова направляюсь к разведчикам.
— Коршок, готовься в поездку!
— Может, я поеду? — вызвался Роман Астахов.
— Нет. Ты нужен для иного дела. Слушай…
Пока объяснял Астахову задание — надо взять контрольного «языка», — Коршок успел подседлать свою лошадь и доложил: готов хоть на край света!
— Мы поедем ближе, Коля. Но путь будет нелегкий. Харчишками запасся?
— А как же? Старшина Жаров дал по две картошки и травяную лепеху.
Дождь уныло стучит по немецкому прорезиненному плащу, стекает крупными каплями по лицу, забирается в рукава, лезет в сапоги. Дорога бесконечна, как мысли. До разъезда добрались глубокой ночью. В одной хатенке заметили свет. Мутное пятно его еле различалось сквозь густую сетку дождя. Решили зайти, перекурить.
В маленькой избенке располагалось начальство отряда имени Котовского. Мы называем этот отряд по месту его создания — Харьковским.
— Никак хинельцы? — ответив на приветствие, спросил Воронцов, командир отряда.
— Наумовские парни, — подтвердил долговязый, худой человек. Я узнал в нем Гуторова, комиссара харьковчан. О бесстрашии Гуторова ходили легенды.
— Проходи, лейтенант, к столу, — пригласил комиссар. — Может, чарочку опрокинешь? Наши хлопцы где-то раздобыли бутылочку. С такой окаянной непогоды не повредило бы, думаю. А?
— На такую компанию бутылочки-то маловато, наверное? — ответил шуткой на предложение Гуторова. — В честь чего пьете? Победу обмываете?
— Победу. Это ты верно подметил. Праздник на душе. К рейду готовимся. На Украину ридну пидем!.. — Воронцов указал на карту. — Вот, лейтенант, маршрут прокладываем.
Я снял плащ, бросил на лавку. Подошел к столу.
— А здесь, на вашем участке как? Располагаете какими-нибудь сведениями о противнике?
— Как же! — воскликнул Воронцов. — Загонял свою разведку. — Он пыхнул цигаркой, прикуривая от лампы. Видно, что и сам он, и комиссар Гуторов смертельно устали. А дел еще сколько!.. И сил уже нет. — Давеча прискакали двое наших, вот эту бутылочку попутно у фрицев отобрали. Думали хлопцы, на этом оставим их в покое. А не получилось. Опять угнали в непогодь такую… — Воронцов посмотрел на меня. — Наплюй, лейтенант, на все, дербалызни чарку. Помогает от усталости. Я своим разведчикам сохраняю… Вот только с закуской не того… Нет у нас закуски. Рукавом пользуемся. Зря отказываешься. Я ведь от души…
Дождь усилился. Мы спешили выехать с разъезда.
Уныло шумит лес, монотонно стучит дождь.
Где-то среди окопов, в гарнизонах и между передовых секретов «осадной» армии в эти минуты пробираются партизанские разведчики. Кто охотится за «языком», кто подслушивает телефонные разговоры между штабами, подключившись к кабелю полевого телефона…
Сколько бы нас, разведчиков, ни было, где бы мы ни действовали в эту темную ночь, задача у всех одна: помочь тем, кто уходит за Днепр.
Вот почему не спали Воронцов и Гуторов, ставя все новые задачи своей разведке. Вот почему не спал капитан Бессонов и не давал спать командирам других отрядов. Не довелось спать в эту ночь и нам с Коршком.
В редкие минуты одиночества я неизменно думаю о Любе. Все чаще мысли возвращаются к ней. После трагической гибели Сокола Люба стала внимательнее к Калганову, относится к нему по-сестрински. Разведчик тосковал по другу, не находил себе места и был признателен ей за внимание. Кажется, он примирился с мыслью о том, что Люба его не любит. А к Полине он так и не потянулся душой. Оба страдали порознь, каждый о своем… Да, так уж устроена жизнь…