— Мерзопакостная погодка, — ворчу вполголоса.
Коршок молчит. Под копытами коней чавкает грязь. Лошади скользят, оступаются. Того и гляди, свернешь шею… Мой Воронок за сегодняшние сутки прошел более семидесяти километров. И не просто прошел, а все рысью, скорее да скорее…
— Слезай, Коля. Дадим отдых коням. Пусть попасутся с полчасика…
— В такую чертову темень они и траву не увидят.
— Еще как! Ты, к примеру, разве пронесешь мимо рта свою лепеху? Конь тоже найдет, что ему надобно. Умное животное. Даже настроение чувствует: понурый, если хозяин печалится, и радостный, когда тот веселится.
— Сегодня ни нам, ни коням веселиться не с чего.
Коршок явно не в духе.
Мы жуем лепеху из какой-то смеси картофеля, вручную раздробленных зерен ржи и толченой сосновой коры. Диву даешься, как только ухитряются женщины выпекать подобие хлеба из этого суррогата? Долго еще будет после войны сниться партизанский хлебушек тем, кто вкусил его.
Разведчикам давно по-человечески не приходилось поесть. Все на ходу, все всухомятку. Многие болеют цингой. И все-таки никто не жалуется, каждый остается на своем посту, при своем деле.
— Подъем, Коля!
Побрели вперед, ощупью, коней ведем под уздцы. Наш путь — на лесное село Старая Погощь. Правильно ли идем?
Дождь все льет и льет из темной прорехи неба, словно жидкость из лопнувшего бурдюка.
Клонит ко сну. В последние дни я страшно измотался, спать почти не удается. И теперь иду, едва передвигая ноги. Нет сил бороться с усталостью… Так бы, кажется, растянулся прямо на дороге и уснул мертвым сном! А спать нельзя. Нужно во что бы то ни стало разыскать отряд Гудзенко, передать очень важную информацию и получить в обмен от них сведения о противнике.
Трудно назвать дорогой потоки грязи, которые растекаются по старой вырубке. Дальше идти нет сил. Мы сели на коней. И почти тут же их копыта застучали по настилу дряхлого, совсем сгнившего моста.
Конь Коршка передними ногами провалился между бревнами. Николай вылетел из седла, едва не свернув шею. Я ехал впереди, и мне удалось благополучно перебраться на противоположную сторону размытого дождями оврага. Остановил Воронка, поспешил на помощь. Включил фонарик, висевший на поясе, осветил место катастрофы. С трудом вместе с Колей подняли застрявшего в настиле коня. Осмотрели.
— Обе ноги переломил? — чуть не плача, спросил Коршок.
— Обе ноги целы. Конь ушибся и только. А как ты, джигит?
— Легкий испуг и… несколько синяков.
— Дешево отделался. Повезло тебе.
После происшествия на мосту удваиваем осторожность.
Впереди должен быть разъезд Новенький, но его что-то не видно. Мне стало казаться, что мы уклоняемся от заданного направления. Ориентиров нет. Ночь — темнее сажи. Лес мрачен, суров, шумит листвой, скрадывая звуки. На душе кошки скребут. Мне не приходилось бывать в этих местах, запросто можно сбиться с дороги…
Уже под утро вдали приметили огонек. Свет показался таким ярким, что мы приняли его за упавшую осветительную ракету.
Шепчу Коршку:
— Оставайся с конями. Я пойду вперед, узнаю, куда нас кривая вывела.
— Как вы еще умудряетесь шутки шутить? — нервничает Коршок.
— Спокойно, друже! Если все будет в порядке, я просигналю тебе вызов фонариком. Ну, а если будет стрельба, жди меня минут двадцать… В случае чего кони сами тебя в отряд привезут.
— Как бы не так, — ворчит Коршок. — Сразу и поскачу. Брошу на съедение…
Раздвигая густой бурьян, ползу к строениям.
Вот кто-то с головешкой в руке прошел в дом. Наверное, печку надумали разжигать: в такую мокреть и в доме, как в погребе. Здесь, по-видимому, сторожевой пост или застава. Чья? За углом сарая под листом старой жести тлеют угли потухающего костра. Шипит под дождевыми потоками головешка, сыплются под ветром искры.
«Кто же тот человек, вошедший в дом: наш или чужой? И выйдет ли он снова во двор?» Перевел предохранитель пистолета, нащупал нож и притаился сбоку от костра. Скрипнула дверь. Из сеней вышел тот же человек. Помешкал возле крылечка и побрел к сараю.
— Руки вверх! Ни звука! — вполголоса скомандовал я, выскакивая из засады.
Человек мгновенно сорвал с плеча винтовку, вскинул ее, щелкая затвором. Пригнувшись, резко бросаюсь ему под ноги. Винтовка летит в сторону. Услышав виртуознейшую русскую брань, я обрадовался. Для меня она оказалась лучшей музыкой: не фашист все-таки. Русский… Вспышка фонаря осветила лицо парня и фуражку с ленточкой!
— Ты кто? — спрашиваю парня. — Партизан?
— А кто же еще? Не фриц же!
— Я тоже. Лейтенант Иволгин. Из Эсманского отряда. Прости, брат. Думал — в пасть к гитлеровцам угодил…
— Ладно уж, — заворчал тот, — моя фамилия Карев.
Выяснилось, что мы наконец-то нашли тех, кого искали всю ночь. В поселке стояла застава батальона Азарьяна от второй ворошиловской бригады. До штаба отряда было еще далеко…
Вызвал сигналом Коршка. До утра решили отдохнуть и на рассвете поехать дальше.
Попросил Карева:
— Разбуди, крестничек, не забудь, пожалуйста…
— Через три часа разбужу, не сумлевайтесь.
Боится парень нахлобучки от начальства: дал себя застать врасплох. Но я не сказал никому о происшествии возле сарая. Просто посоветовал Азарьяну чаще проверять посты, особенно в такую окаянную непогодь. Тот, кажется, не догадался, почему я намекнул о бдительности. Скорее наоборот.
— Собак нэ выпускаэт хароший хазяин…
Наутро мы поехали в Стеклянную Гуту в штаб Гудзенко, куда-добрались часа через четыре.
Подполковник Гудзенко — спокойный, чуть медлительный здоровяк лет под тридцать пять — встретил нас приветливо.
— От Наумова? Спасибо за привет. Слышал, много вы нашумели в Хинельском лесу. Молодцы! Я знаю, у капитана есть ухватка… Раздевайся, разведчик, сушись. Раздели со мной завтрак… Как говорится, чем бог послал…
Илларион Гудзенко был веселым и остроумным собеседником. Он рассказал о недавней встрече с членами Правительства в Москве, о том, как их, партизанских вожаков Украины, Орловщины, Брянщины и курян принимали в Кремле.
— Вот, наградили. — На суконной гимнастерке подполковника блестел орден Ленина.
— Рад. Поздравляю от души! По заслугам и награда, — сказал я… — Проявили себя ворошиловцы в боях…
— Ладно, хватит, а то захвалишь…
После завтрака обменялись разведывательными данными. Сделали прогнозы на ближайшие дни. С удовольствием я отметил про себя: разведка у Гудзенко поставлена великолепно.
Расстались, весьма довольные друг другом.
Возвращаясь от ворошиловцев, я заехал в Старую Гуту, к ковпаковцам.
Ненадолго задержавшись у ковпаковцев, направился к середино-будцам. Этот отряд отпочковался от нашего, эсманского. Повидался с Сенем, комиссаром. Он в наумовской группе был политруком взвода. Теперь вот комиссарит и, кажется, успешно.
Сень пожаловался, что не знает толком, как организовать службу разведки. Пришлось на скорую руку рассказать.
— Оставайся на денек, лейтенант, — просит Сень. — Помоги разведку наладить.
— Помогу, комиссар, только не сейчас.
— Не надоело тебе рыскать, сутками не слезая с седла? Других нет, что ли?..
— Не могу. Надо побывать еще в Суземском отряде. И с ними обменяться разведывательными сведениями, самому полазить в их секторе.
— А для чего это нужно?
— Так полагается, комиссар. До скорой встречи!
Не мог я тогда сказать Сеню, что эти сведения готовились для рейдовых соединений. Для этого была поставлена на ноги вся партизанская служба разведки. Не мог сказать ему и о том, что с середино-будским отрядом я уже не встречусь скоро, как обещал: мы тоже уйдем из брянского края. Но придет время, комиссар Сень сам поймет и разберется в причинах строгой конспирации, которой была окружена подготовка похода партизан за Днепр.