Я еще Сереже перед сном сказал, что у меня впечатление такое есть, что кто-то смотрит на нас. Он посмеялся и сказал, что в таких местах всегда приходит именно такая мысль. Это было нормальное объяснение. Он еще добавил, что и сам склонен к таким метафизическим выводам[41] первоначальной природы реальности мира и бытия. Только было непонятно, зачем он при этом внимательно посмотрел на свой карабин, а когда мы пошли спать, то почему он положил его к себе на грудь, да так и заснул, не выпуская его из рук. Я подумал, что в этом ничего не обычного для ответственного человека нет. Самозарядный карабин Симонова это все-таки боевое оружие с десятизарядной обоймой калибром 7,62.
Утром, с прекрасным настроением, мы привели себя в санитарный порядок, собрались, прибрались, выстроились в маршевую колонну и двинулись в путь. Нам предстояло прибыть в здравии и благополучии на берег. И переехать на следующую точку нашего бытия - местечко под названием Хакусы. А это не более двадцати километров вдоль береговой линии. Кроме того, из этого места мы планировали совершить дневной переход на мыс Турали к поющим пескам.
У нашей общей линии жизни были планы подкорректировать наш маршрут. И мы о них ничего не знали.
Не прошло и десяти минут, как мы вышли от Фролихи к берегу Байкала, как сзади меня, а я следовал, как и вчера - замыкающим, что-то едва треснуло. Я слегка притормозил и обернулся. Прямо по тропе за мной, метрах в тридцати, за мной шел медведь! Огромный настоящий медведь… Шел вразвалочку, деловито, не спеша. На всех своих четырёх медвежьих лапах. Страх парализовал меня… Я остановился и замер. Медведь увидел, что я прекратил движение, прошел еще метров десять и тоже остановился. Видимо, чтобы я не очень смущался, принялся нюхать тропинку справа и слева от себя. Но из виду меня не выпускал. Это было понятно на интуитивном уровне. Тем временем, Евдокия Романовна продолжала свое, ничем и никем несдерживаемое движение вперед, ее красная шапочка уже едва мелькала впереди, шум ее шагов стихал. Ни Екатерины Федоровны, ни Сережи, тем более, уже видно не было.
Девяносто шесть миллиардов нейронов моего центрального пульта управления, а всегда был уверен, что их именно столько у меня в моей голове, были за то, чтобы сдаться без боя, немедленно, без всяких на то условий. Для этого требовалось не много. Сесть на землю, тут же, где я стоял, и притвориться мертвым, а может быть и уже и оказаться таковым. Мой пульс сократился до скорости моего дыхания, а я ведь почти не дышал…
Однако, как я понял позже, всего две нервные, самые свободные и добрые мои смелые сторонницы, всего две клеточки-нейроночки из всего моего огромного, трусливого головного мозга, и не собирались сдаваться. За две сотые доли секунды эти прекрасные девочки-снежинки на утреннике в детском садике, вдруг вышли из общего хоровода, возглавляемого предателем Дедом-Морозом, и вместо того, чтобы крутится со всеми слева направо, прервали общий ход движения к бездне, вышли, вырвались из него, и начали беспорядочно порхать по актовому залу. Становились все больше, больше и больше, превратились в гигантских балерин!