- А-а-а-а! – заверезжал наш повар по рыбным полуфабрикатам, точно таким же противным голосом, только еще громче, как при первом свидании с бурундучком. У которого вчера на Ярках, наверное, случился микроинфаркт. И после его развившихся последствий - что там у него за сердечко, - с ноготок на моем мизинце - его бедные деточки - бурундучатки, вполне возможно, уже оплакивают бедного родителя.
- Дуся, этот лохматый черт решил заживо спалить меня, - добавила к своему истошному крику она. Евдокия Романовна, только махнула на нас рукой. Она была занята палаткой. Я было ринулся к ней, но она решительно запротестовала, замахала на меня руками. Я понял, что мое участие в благоустройстве нашего стойбища может носить исключительно прикладной характер в виде простейших работ. Сережа сказал, что я сделал правильный вывод.
Через два часа на берегу озера Фролиха возвышалась преогромнейшая куча дров. Я стащил со всей округи все, что можно было поднять и отволочь к нашему лагерю. И это только из крупного ассортимента. Мелкие палки я собирал в специальный полог, завязывал веревкой, взваливал на спину, тащил. Напоминал собой дровосека из детской книжки. Потел, задыхался, отдыхал и снова таскал и таскал.
Что же, вы думаете, по поводу моих гигантских усилий обеспечить наше общее будущее сказала Катя? Вот что: «Заставь дурака молиться - он и лоб разобьет». Грубо и некрасиво.
Евдокия Романовна создала уютное гнездышко. Поставила палатку и полог. Сама. Использовала деревья и кусты. Подвязалась к ним. Прекрасно и удобно получилось. Мастерица.
Я отошел подальше, разделся, нырял и плавал с такими радостными, звериными криками от студеной воды, что, когда вернулся в лагерь, девушки молча переглянулись, схватили полотенца и тоже побежали купаться. Восторженных криков было не меньше.
Сережа дожаривал последнюю партию рыбы и готовил стол. А когда мы подтянулись к нему после водных процедур он нам сказал:
- У меня сегодня день рождения, мне тридцать лет! Темнело. Лучше, чем так этот вечер закончится и не мог. Мы кинулись его поздравлять, именинник улыбался, смущался, залез в свой рюкзак и достал оттуда бутылку сухого красного вина «Медвежья кровь». Это вино я уже пробовал в поселке Усть-Баргузин, и надо сказать, что никакого особого впечатления оно на меня не произвело.
- Красное не под рыбу, - не преминула вставить сварливая Катрин. Вот ведь стервозное существо. Здесь ведь не ресторан! Скромный защитник природы с зарплатой, которой ему, наверное, едва хватает, чтобы прожить и прокормить семью, желает символично пригубить в день своего появления на свет, того вина, что попалось ему под руку в лавочке, с тремя абсолютно неизвестными ему людьми, о существовании которых он три дня назад ничего и не знал. А еще через полгода забудет о нас, как об очередном эпизоде в своей нелегкой работе. Какой тут может быть подбор напитков к блюдам?! Не свадьба, не банкет, не юбилей!
Сережа достал четыре картонных стаканчика, откупорил бутылку путем продавливания пробки внутрь, раздал и разлил нам. Я, Дуся и Сережа, переживали высказанную бестактность чистильщицы рыбы. Создалось неловкое положение.
Все справедливое негодование по отношению к полной мадаме я захотел выразить в такой фразе, которая бы не испортила всем продолжение вечера, но едко бы ее ужалила. А еще лучше - пусть бы она даже и не поняла. Ничего лучше на ум не пришло, чем сосредоточенно, с расстановкой, с напускным видом на себя только что посетившего меня озарения свыше изречь фразу, интерпретированную в настоящую обстановку в стиле девиза славного дворянина Шлёцера. Не зря же я на своей энцефалитной куртке весь вечер его девиз два дня назад в гостинице рисовал. Торжественность и комичность моменту одновременно моему высказыванию придало еще и то, что у меня на поясе, на веревке болталось, притороченное накануне мной, огромное белое перо. Наверное, чайки.
Вот что я произнес, подняв перо в левой руке вверх (в правой было вино), гордо выпятив грудь:
- Да простим мы худых друзей наших, в привередливости их, ибо не ведают они, что несут.
При этом пером в воздухе я провел так, что было видно, что я утрированно, обрисовываю полную фигуру Екатерины Федоровны. К счастью, она наполовину задумалась, на четверть отвернулась, а на оставшуюся часть своего разумения ничего не поняла. В отличие от остальных. Для закрепления успеха я добавил: