- Шут, - недостойно оценила мое благородство полная мадам.
Посмотрим, подумал я, что она скажет, когда увидит, как я умею разжигать костер! Я быстро собрал палочки и небольшие коряжки, сформировал из них некое подобие будущего костровища. Даже отыскал два плоских камня и сделал удобную подставку для сковороды. Выждав некоторое время, когда процесс чистки подошел к своему логическому концу, я плеснул разжигающей горючей смеси на них. Но спички, наверное, отсырели: они шипели и не воспламенялись. Я их поломал, испортил больше дюжины. Подумал, что их следует подсушить на солнышке, прежде чем зажечь. Аккуратно расположил их в ряд на песке. Но еще одной, последней спичкой на всякий случай (а вдруг она все же загорится) чиркнул об оставшуюся серу на уже изрядно подранной стороне спичечной коробки. Но и она не загорелась. Так мне показалось. Я бросил ее как утраченную в будущий костер. Зря. В тот момент, когда Екатерина Федоровна с рыбой в целлофановом пакете и сковородкой подходила к костру, он неожиданно вспыхнул!
- А-а-а-а-а-а-а! – заверещал наш повар по рыбным полуфабрикатам таким же противным голосом, только еще громче, как при первом свидании с бурундучком. У которого вчера на Ярках, наверное, случился микроинфаркт. И после его развившихся последствий - что там у него за сердечко, с ноготок на моем мизинце - его бедные деточки - бурундучатки, вполне возможно, уже оплакивают бедного родителя.
- Дуся, этот лохматый черт решил заживо спалить меня! - добавила к своему истошному крику она. Евдокия Романовна только махнула на нас рукой. Она была занята палаткой. Я было ринулся к ней, но она решительно запротестовала, замахала на меня руками. Я понял, что мое участие в благоустройстве нашего стойбища может носить исключительно прикладной характер в виде простейших работ. Сережа сказал, что я сделал правильный вывод.
Через два часа на берегу озера Фролиха возвышалась преогромнейшая куча дров. Я стащил со всей округи все, что можно было поднять и отволочь к нашему лагерю. И это только из крупного ассортимента. Мелкие палки я собирал в специальный полог, завязывал веревкой, взваливал на спину, тащил. Напоминал дровосека из детской книжки. Потел, задыхался, отдыхал и снова таскал.
Что же, вы думаете, по поводу моих гигантских усилий обеспечить наше общее будущее сказала Катя? Вот что: «Заставь дурака молиться - он и лоб разобьет». Грубо и некрасиво.
Евдокия Романовна создала уютное гнездышко. Поставила палатку и полог. Сама. Использовала деревья и кусты. Подвязалась к ним. Прекрасно и удобно получилось. Мастерица.
Я отошел подальше, разделся, нырял и плавал с такими радостными, звериными криками от студеной воды, что, когда вернулся в лагерь, девушки молча переглянулись, схватили полотенца и тоже побежали купаться. Восторженных криков было не меньше.
Сережа дожаривал последнюю партию рыбы и готовил стол. А когда мы подтянулись к нему после водных процедур он нам сказал:
- У меня сегодня день рождения, мне тридцать лет! Темнело. Лучше этот вечер закончится и не мог. Мы кинулись поздравлять, именинник улыбался, смущался, залез в свой рюкзак и достал оттуда бутылку сухого красного вина «Медвежья кровь». Это вино я уже пробовал в поселке Усть-Баргузин, и надо сказать, что никакого особого впечатления оно на меня не произвело.
- Красное не под рыбу, - не преминула вставить сварливая Катрин. Вот стервозное существо. Здесь ведь не ресторан! Скромный защитник природы с зарплатой, которой ему, наверное, едва хватает, чтобы прожить и прокормить семью, желает символично пригубить в день своего появления на свет того вина, что попалось ему под руку в лавочке, с тремя абсолютно неизвестными ему людьми, о существовании которых он три дня назад ничего и не знал. А еще через полгода забудет о нас, как об очередном эпизоде в своей нелегкой работе. Какой тут может быть подбор напитков к блюдам?! Не свадьба, не банкет, не юбилей!
Сережа достал четыре картонных стаканчика, откупорил бутылку путем продавливания пробки внутрь, раздал и разлил нам. Я, Дуся и Сережа переживали высказанную бестактность чистильщицы рыбы. Создалось неловкое положение.
Все справедливое негодование по отношению к полной мадаме я захотел выразить в такой фразе, которая бы не испортила всем продолжение вечера, но едко бы ее ужалила. А еще лучше - пусть бы она даже не поняла. Ничего лучше на ум не пришло, чем сосредоточенно, с расстановкой, с напускным видом только что посетившего озарения свыше изречь фразу, интерпретированную в стиле славного дворянина Шлёцера. Не зря же я на своей энцефалитной куртке весь вечер его девиз два дня назад в гостинице рисовал. Торжественность и комичность одновременно моему высказыванию придало еще и то, что у меня на поясе на веревке болталось притороченное накануне огромное белое перо. Наверное, чайки.