Долго, нудно, на одном моторе наша перегруженная посудина карабкалась от мыса к мысу, делая путь как можно короче. И доползла, наконец, до спасительного кордона. Настроение лично мое, да и не только, окончательно испортилось. В томительном ожидании плохого конца. Который, слава Богу, не наступил. Не закончился бензин, не пришлось на веслах шпандорить к берегу, ночевать в диком месте, а потом еще и идти пешком. Все кончилось хорошо. Но уже и это не радовало.
К концу пятого дня пути я почувствовал, что угрюмая тяжесть сначала тихонько, предательски подкралась, а потом и окончательно сковала мое сердце. В довершение всего, заглянув в зеркало в избушке, которое размерами было больше, чем у Дуси, - в спичечный коробок, я с удивлением увидел уже не лицо, а небритую и заросшую харю, и она никак была не похожа на то, что я мог видеть в зеркале гостиничного номера в поселке Усть-Баргузин. Обвисшие щеки, заострившийся нос и потухшие глаза. Каким же я был, оказывается, красавцем в тот самый вечер, когда расстался с участливым таксистом из города Улан-Удэ! После заслушивания его эпопеи о братьях Кюхельбекерах, неутомимых борцов с самодержавием, о младшем Михаиле, направившем все свои жизненные силы в здешних краях, в царской ссылке, на увеличение населения России. И это было всего около двух недель назад. День, два в плюс или в минус я не считал. На озере Байкал время для меня шло почему-то еще быстрей, чем в большом городе.
Вечером на кордоне на реке Кабанья у меня случился острый приступ аппендицита. Живот заболел резко, сильно. Мое лицо перекосилось от боли.
- Катя, Катя, - почти шепотом позвал я мадам, она стояла ближе всех к окну, а я лежал на нарах в избушке. – Дайте что-нибудь от боли, у вас есть баралгин? – стонал я. У женщин всегда с собой есть разные таблетки. Екатерина Федоровна забежала в домик.
- Илья? В чем дело, Илья? – затараторила она.
- Жи-иво-о-от, - едва слышно прошептал я и закрыл глаза…
Евдокия Романовна взялась за дело. Когда я задрал майку и приспустил штаны.
- Болит? – много раз нажимала она ладонью в разных местах моего живота.
- Да-а-а, да-а-а, - стонал я. Тогда она бросала давить и резко отводила руку:
- А так?
- Да-а-а, да-а-а, - продолжал стонать я.
Какие-то странные манипуляции. Что за садистские наклонности? Но Дуся сказала, что у нее кто-то из родственников врач. Она знает, что делает. Именно так диагностируют аппендицит. Возражать не было сил. Я понял, что моя жизнь сейчас зависит исключительно от наблюдательности новоявленной сестры милосердия.
Болело все сильней и сильней. К счастью, нам сообщили по рации, что завтра с утра к берегу подойдет катер с туристами из Иркутска, который затем пойдет в Нижнеангарск. На нем меня и отправят в районную больницу.
Утром Сережа с женщинами поедет до следующего, главного кордона в Баргузинском заповеднике. В поселок Давша. Пополнить запасы бензина. Здесь его не оказалось в требуемом количестве. Оттуда они продолжат свой путь. Вперед, на юг. А я – свой, на север.
Баралгин помог, боли утихли. Однако неожиданно возникло непреодолимое желание посмотреть телевизор. Хотя бы набившие оскомину новости. От которых в суете городов разве что не стошнит. Это было нелепо. Ведь желания разделяются. И это знают все. На те, которые удовлетворить можно, и на те, которые нельзя. Причем мое сознание тут же отбрасывает как мусор вторую категорию. Чтобы не вызвать короткое замыкание под волосяным покровом и принимать как должное то, чего сделать никак нельзя. Однако в этот раз здесь, на берегу озера в избушке егерей, случился внеочередной системный сбой. Какое-то ностальгическое слабоволие. Чтобы выправить ситуацию, я предпринял попытку вспомнить что-нибудь хорошее из того времени, когда телевизоры только начинали появляться среди людей. Старые штуковины в стиле ретро - неформатные короба с линзами - заставили улыбнуться. Я их видел в музее телевизионного искусства в Останкино. Их сменили модели из серийного черно-белого производства, на длинных черных ножках. Медленно, но уверенно, шаг за шагом отвоевывали они себе пространство в наших жилищах и умах. Чудо массовой коммуникации начала двадцатого века – радио, отходило на второй план. Современному человеку стало мало слышать. Появилась потребность видеть. Дальше – больше. Общество ждал новый эволюционный скачок: изображению потребовался цвет!