— Тюнька, я кому говорю!
Так бы и продолжалось, но за окном снова так яростно ревнуло, что Тюнька сама вскинулась вместе с одеялом.
Кукушечка выпорхнула из окошечка на часах, прокуковала четыре раза, за окном снова заревело, ободрав остатки сна. Тюнька быстро оделась, вышла к бабушке.
— Чего это он? — вяло спросила бабушку.
— Огород пахат драндулетом своим.
— Мотоциклом, что ли? — изумилась Тюнька.
— Им, кем боле, лошадь так не заорет, поди. Вот хозяева, сдали лошадей в мясо, теперь и огород не на ком пахать.
Тюнька уже не слышала бабушку, вылетев на крыльцо. Что лошадей зимой сдали в счет плана, она знала и без бабушки, об этом в деревне долго говорили, особенно старики, мол, где это видано: деревня — и без лошадей, а вот чтоб мотоциклом землю пахали, такого за свои четырнадцать лет ни разу не видела.
Сосед их, Женька Колобов, молодой парень, мотоцикл купил недавно, лётал на нем на ферму и обратно, а больше некуда, до следующей деревни дорога еще не просохла, пыжился в борозде вместе со своим мотоциклом, запрягши его в плуг. Несмотря на ранний час, наверно примчавшись на рев, у борозды собрались мужики и наблюдали за мучениями Женькиного «ИЖа» и самого Женьки.
От мотоцикла на расстоянии, как от раскаленной печки, несло жаром. Тюньке стало жалко мотоцикл, как жалко ей было свою корову Майку летом, когда ее доводили до рева слепни. Ей хотелось сейчас же подбежать и замахать руками, подуть изо всех сил на мотоцикл, как на Майкину рану от укуса слепня. Ей показалось, что и бока-то у мотоцикла раздуваются от нехватки воздуха и он может упасть, развалиться или взорваться.
— Угробишь машину, — предупреждали мужики.
— Ни хрена ей не сделается, — огрызался зло Женька.
Придя к единодушному мнению, что «ИЖ», конечно, не лошадь, двигатель у него с воздушным охлаждением, ему же надо лететь навстречу ветру, а не тащиться тараканом в навозе, мужики разбрелись.
— Тюнька! — донесся бабушкин крик.
Жалея заодно с мотоциклом и Женьку, щедро умывавшегося по́том, Тюнька пошла назад.
— Пахат? — деловито спросила бабушка.
— Лопатой быстрее, — вздохнула Тюнька.
— Ну да, — согласилась бабушка, — сколь бензину надо сожгать, ежели так надрываться… Надо, дева, и нам браться, нечё ждать. Нонче директор пенсионерам не обещал, мол, сев затяжной.
— Надо, — отозвалась Тюнька.
— В поле маненько посадим, я с Федькой-трактористом договорилась, за бутылку вспахат, возле дома уж сами управимся, мы с тобой проворные.
— Проворные, — вздохнула Тюнька.
— Я тебе вечорась забыла сказать: алименты-то отцовы пришли. Почтальонша говорит, мол, задержались в районе из-за праздника.
— Много пришло?
— А сотня.
— Молодец, — безразлично похвалила отца Тюнька.
— На Северах огребат, паразит, много. И пусть огребат, нам, дева, веселее.
Не видела Тюнька своего отца ни разу в жизни, и вспоминали они его с бабушкой, лишь когда перевод почему-либо задерживался, бабушка в такие дни ходила на почту утром и вечером, потому что это были основные деньги, на которые они жили, а за мать пенсия была разве что на хлеб. Мать в совхозе проработала совсем мало, Тюньке и года не исполнилось, как матери не стало. Пошла на склад своим телятам получать муку и попала под машину, которая пятилась в тот склад. Тюнька никогда мимо того склада не ходила.
Бабушка без стеснения говорит, чтоб Тюнька выходила замуж за своего, деревенского, а не за такого, как ее отец, — приехал, «охапал» девку, хорошо еще, что после «буксира» остался в деревне и расписался, а то бы ни отца, ни копеечки.
Бабушка часто сама с собой рассуждает, ходит по двору, руками разводит, иногда и схохотнет сама с собой. Тюнька тоже научилась сама с собой говорить. Только молча. А вот с Майкой — просто душу отводит.
Года два назад у бабушки рука «развилась», ни поднять ее не могла, ни сжать, ни разжать. Вот и начались ранние вставания Тюньки. Она и до того, бывало, доила корову, но это, скорей, в охотку, а тогда бабушка всерьез озаботилась и приставила Тюньку к корове напрочно. И уступила наконец просьбе внучки — купить телевизор. Телевизор они купили маленький, но показывал он хорошо. Тюнька больше всего любила передачу «В мире животных». Смотрела она ее, смотрела, там кого только не показывали, а вот так, как о хомячках, ни разу про корову не показали, не обязательно их Майку, конечно, хотя, считала Тюнька, нет в мире лучшей коровы, чем Майка, но просто бы корову показали и сказали, что корова все-все понимает, если с ней разговаривать. Вздыхает, если про грустное, а если про веселое рассказать, так она, как ни старайся попасть в ведро, все равно первыми струйками все лицо обрызгает. Теплые струйки такие, ласковые. Бабушка иногда по лицу Тюньки проведет, так руки у нее шершавые, а тут…