Она оделась и быстро выскочила во двор.
В ворота шагнул сперва Иван Степанович, а за ним, раздувая ноздри и шумно дыша, Майка.
ШУТИХА-МАШУТИХА
Юрию Клепалову — тюменскому балалаечнику, с уважением к его таланту — посвящаю
Григорий Евтифьевич Сурмин, председатель колхоза, гордился колхозной школой — лучшая в районе по оснащенности кабинетов, в ней шесть отличников народного просвещения, он, Сурмин, седьмой, хоть и не учитель.
Перед началом учебного года на школьной линейке председателю первому предоставляли слово, и он каждый год говорил о колхозных делах, о том, что ребята опять помогли в уборке, хвалил их, а напоследок втолковывал:
— Если кто из вас и поедет учиться в город после школы и останется там, то только не торговать пирожками, не толкаться туда-сюда, а уж по большому счету жить городской жизнью, не срамить деревню. Как ни жалко отпускать вас, ребята, из колхоза, но если у вас талант прорежется, колхоз гордиться будет! Наших-то ребят где только нет. По всей стране! Сами видите: приезжают в отпуск генерал и даже академик. А уж про Алешу Федорова и говорить нечего — он со своим оркестром даже за границу ездил. Его балалайку вы слышите-по радио. Алешина-то балалайка впервые в нашей деревне зазвучала.
Про Алешу Федорова председатель всегда говорил особенно охотно и много, потому что жил он в областном центре, в деревню, к матери, приезжал часто, непременно заходил к председателю, и Григорий Евтифьевич любовно журил Алешу за то, что тот никак не привезет свой оркестр народных инструментов в родную деревню. Алеша разводил руками, мол, много гастролей по стране, все никак не получается с поездкой в родную деревню, к тому же оркестр играет на общественных началах, в нем все преподаватели музыкального училища. Это уж с целью пропаганды народной музыки они сами организовали оркестр, а вот спрос, оказывается.
Но обещал как-нибудь однажды собраться и дать концерты во всех деревнях колхоза.
Когда же колхоз построил лучший в районе Дом культуры, Алеша здорово помог — по его просьбе в деревню направили лучшую выпускницу училища. Появились в Доме культуры прекрасные инструменты для эстрадного оркестра, а баяниста, смышленого мальчишку, Федоров устроил в свое училище как колхозного стипендиата.
Председатель, мужик до нового жадный, не выпускал Федорова из поля зрения, как, впрочем, и всех, кто преуспел там, в городе. Без стеснения звонил генералу, просил помочь убрать картошку, сам встречал молоденьких солдат, велел «давать музыку» в колокол на Доме культуры и держал речь, называя парней сынками. Перечислял всех, кто «вышел в люди», в том числе и их генерала. Поэтому никто не удивлялся в деревне, когда она пополнялась трактористами в гимнастерках, шумели свадьбы, и деревня набухала молодой силой. «Надо жадней жить!» — любил говаривать председатель и без предисловий напоминал Алеше Федорову, что, мол, будет музыка — будет и душа взлетать над полем веселей. Мол, деревня тебе, Алеха, дала простор, так и ты не зажимайся для нее до крайности.
Федоров посмеивался, помня, как председатель вместе со всей деревней до студентов звал его Алеха-балалайка. Он знал об этом прозвище и не обижался. Балалайка так балалайка! Тем более что с ней он действительно не расставался с мальчишек. Как увидел однажды игру тети Маши Шутовой, как услышал ее частушки, так и запросил у матери балалайку. Еще в школу не ходил, еще телевизора в глаза не видывал, только и ходил за Шутовой, только и ждал, когда у той минутка свободная окажется. Все приставал: покажи да покажи, как играть. Шутова который раз отмахнется — некогда! А он просит хоть дать подержать балалайку.
— Да держи себе до утра! — усмехнется тетя Маша.
— Все равно научусь! — уверял ее мальчишка.
— Брякать научиться всяк может, а ты полюби ее, — наставительно говорила женщина и выпроваживала мальчишку.
Он садился где-нибудь тут же, в ограде Шутовой, и пытался извлечь стройный звук, но получалось брень-брень, он начинал петь, чтобы подладить балалайку под песню.
Тетя Маша сбегает на колхозную работу, по дому управится, парнишка все сидит где-нибудь за стайкой или за баней с балалайкой.
Брень-брень…
— Расстроил ты ее, вишь, брыкается, — хохотнет тетя Маша.
Возьмет балалайку, быстрехонько отрегулирует и давай махать то мелко, дробно, то во весь гриф. Только рука с белым колечком на безымянном пальце мелькает перед носом мальчишки. Во все глаза смотрел Алеха затаив дыхание.