— Ну, насмотрелся? — Резко опустит вниз руку с балалайкой тетя Маша.
— Не-е, — тянет мальчишка, — еще-е…
— Будя. Надо ужин готовить, скоро Егор с поля вернется. А ты хошь еще тут посидеть?
Алеха мотнет головой, возьмет балалайку и сидит дергает струны.
В потемках зайдет к нему в закуток Егор, сын Шутовой, потреплет жесткий Алехин вихор и молча уйдет. Оба они, что мать, то и сын, были молчаливыми. Но Алеха-то знал: надо только подождать какого-нибудь праздника, когда тетя Маша пойдет в гости, и — только не прокарауль! — тетя Маша сделается такой веселой, что выйдет на середину избы и, топнув ногой в галоше, объявит: «Шутиха-Машутиха!» — и брызнут оркестром струны, зальется серебряным голосом одна, другая, все три струны, и покажется, что это несколько балалаек зазвучали одновременно, а тетя Маша, высокая, сухая, склоняя голову то влево, то вправо, зачастит:
Алеха забирался на чужой голбец и смотрел на тетю Машу, готовый сидеть там хоть до утра, только бы она играла и пела. И если вокруг нее топтались завеселевшие бабы, Алеха досадовал на них. Когда же они, раскрасневшиеся, уходили к столу, радовался, видя пляшущий по струнам палец тети Маши. Она, отыграв, присаживалась ненадолго, потом, подхватив свою балалайку, собиралась и уходила. Слетал с голбца и Алеха.
Он плелся рядом с Шутовой. Молча. Провожал ее до дома, прощался и шел на другой конец деревни.
Пришла пора идти в школу. У него появились обязанности, как у всех в семье. На его долю выпало носить ведро с едой поросенку и обратно тащить охапку дров — сперва хватало ему и этого. Мать находила работы всем. А всех у них было много: семеро ребят, баба с дедом и отец с матерью. С самого первого дня мать кричала:
— Лексей! Зубри уроки! — Для верности тычком голову приклонит к столешнице, а у него одна затея — поскорей в тот конец деревни, к балалайке!
Все, что пела в праздники тетя Маша Шутова, было понятно Алешке. И про затируху-помакуху, и про кулагу про черемуховую, и горе, которое Шутиха-Машутиха намотала на каток, — все это жило рядом с ними, в деревне, в послевоенном безмужичье. Матери повезло: отец пришел, хоть и без ноги. Рассыпались погодками послевоенные Федоровы по полатям и голбцу, а мать свою Алеха Федоров так никогда и не видел молодой — его она родила уже под сорок. Вот тетя Маша словно не менялась, и сын у нее как был один, так и остался. Алешке всегда казалось, что он всю жизнь взрослый, Егор. И когда по деревне заговорили, что Егор Шутов собирается жениться, Алешка очень удивился: он думал, что Егор давно женат, ведь всю жизнь взрослый! Но свадьбу отложили, потому что надо было срочно посылать от колхоза людей на лесозаготовки. И Егор уехал вместе с невестой. Мужиков было мало, вот и посылали в основном женщин, а Егор с ними — бригадиром.
Последний раз Алеша видел тетю Машу Шутову с балалайкой в ту зиму, когда проводила она сына, в рождественские праздники. По деревне ходили срядчики — кто в выворотной шубе, кто накрытый овчиной. Мальчишки раскатывали поленницы, припирали кольями двери сенные у тех, кто рано лег спать, залазили на крыши и снегом засыпали дымоходы — рождественские шутки. Алеша же, как всегда, прилепился к тете Маше, шел рядом и смотрел на балалайку. Бабы кружились в пляске вокруг Шутовой, она же, словно не замечая их, слушала одну только свою балалайку, понимала ее, отдавала ей руки, частушки, душу свою. Они как бы слушали друг друга — человек и балалайка, что-то свое понимали, над чем никто рядом не задумывался, о чем не догадывался, только радуясь и зажигаясь от общего веселья. Бабы без балалайки и тети Маши не могли бы так крутиться, а тетя Маша, отстань они, и не заметила бы, и шла бы так по деревне, выкликая свою «Шутиху-Машутиху».
Обойдя деревню, навеселясь, все, гомоня, начали прощаться, подносить друг другу на «посошок» пива.
Алешка пошел провожать тетю Машу. Молча. Дошли до ворот. И хотел уж уходить Алешка, а тетя Маша и скажи:
— Пойдем, Алешенька, в дом.
Она поставила самовар, напоила Алешку чаем, вытерла под носом и спросила:
— Ну, отогрелся? Совсем мороз-то тебя обсопливил. Бери балалайку. Ну, играй! — приказала.
Алешка бойко прошелся по струнам.