И сколько приносили в вагончик ее мальчишки всяких рассказов! А уж железок разных, коробочек. И все со значением, все для дела. И о квартире новой сколько было разговоров. И то они приладят, и другое. И верстак сделают, и проигрыватель купят, и цветомузыку для него изобретут.
Квартира, как нечто призрачное, но всегда присутствующее, о чем говорилось с придыханием и вожделением, была для всех четверых мечтой, сказкой, убежищем, в котором ничто не страшно.
Мать спрашивала в письмах о квартире, и ребят не обрывала Елена, когда они начинали говорить о будущем новоселье. Ей и самой она часто грезилась. Пусть и одна комната, но светлая, сухая. И обои на ее стенах видела явственно. Утром проснешься, а в ней тепло, не надо ногой искать тапочки, можно сколько угодно стоять босыми ногами на теплом полу. И заботы об угле не будет. А ходики на стенке тик-так. Не торопись, Елена, не беги за водой, она тут, прямо из стенки польется, только кран поверни. Мелочь вроде, обычное благоустройство, сколько таких квартир оштукатурила да оклеила Елена, сама же в таком благоустройстве никогда не жила. Сколько в Сургуте о новосельях говорят, сколько желающих побыстрей выбраться из вагончика, жить нормально, без забот о тепле и комфорте. Люди говорили об этом стеснительно, мол, сами приехали, чего роптать? Набраться терпения надо, будет и жилье, все будет. Только иногда женщины по-своему, по-семейному начинали говорить о северной жизни, и выходило, что именно семейным-то и приходится трудней. Вроде рабочих не хватает, а поселить их негде, отсюда и нехватка везде. Вон, все заборы увешаны объявлениями о такой нехватке рабочей силы. Козе ясно, что семейные лучше приживутся, лучше работают, толку элементарного от них больше, да и детей тут поднимут, новый слой подрастет. Семейным же — от ворот поворот.
Сколько уж Елена гонцов встречала в Сургуте. На автобусных остановках, в магазинах шли разговоры, что вот приехал человек, его вроде взять согласны, общежитие дадут, а семью, мол, некуда. И ходил человек спрашивал: не сдаст ли кто половину балка, не знает ли кто, где можно вагончик купить.
В отделе кадров первым делом спрашивают: «Холостой?» Если да, с ходу оформят, направление в общежитие дадут, а семейному, если и примут, про квартиру даже не заикнутся. Раз Север — надо, чтоб человек не только в деньгах льготы имел, надо, чтоб еще и жил достойно. Где же будет хватать рабочих? Холостяк, он и есть холостяк. Взбрындил — взял бегунок и — ать-два по Северу шляться. Семейный не побежит небось.
У них на заводе сколько постановлений читали об усилении трудовой дисциплины, о закреплении кадров. Постановление что — не домик. Ей бы вот дали квартиру — ни за какие коврижки не уехала бы из Сургута. И без постановлений работала бы сколько потребовали. Сознательность, поди, не на пустом месте появляется.
А ей ребятам надо образование дать, не обсевки в поле. Пусть учатся. А привыкнут к Сургуту — в теплые края не заманишь. Теплые края да кипарисы они только в кино видели. И тут у них никакое не временное жительство.
Конечно, она не буровик и не нефтяник, так трех мужиков растит. Не велико, понятно, достижение, что на Север с тремя прикатила. Но все же работает. В мастера вон зовут ее, когда скребок по очистке труб пустят. Справиться, конечно, можно, если захотеть, но одна-то справа без доброго отношения людей ничего не стоит. Мастер — фигура загадочная. На стройке у них мастер пешком не ходил — бегом бегал. И на заводе у них тоже мастер бегает. То трубы подвезли не того диаметра, какой надо на сегодня, то битум с примесями. Производство-то сами налаживали, самим и поправлять все надо.
Все она видела, но решиться пойти в мастера не могла: чем она лучше других. Надежда же ее уговаривала. Сама уходить с завода собиралась. По специальности-то она закройщик, только ателье близко не было, а в дальних все места заняты, ведь единицы этих КБО и ателье. Все шуровали на месторождениях, а город вообще не город. Ни одного театра. Надежда уже договорилась с работой в новом быткомбинате, вот-вот откроют, и уйдет.
Сомневалась-сомневалась Елена, идти или нет в мастера, и затеяла разговор с Толей.
— Чего тут думать? — сразу отрубил сын. — Идти надо в мастера. И учиться надо. Я твое свидетельство об окончании восьмилетки посмотрел, ты, мам, лучше меня училась. Вот бы взяла да поступила вместе со мной в техникум, только на другое отделение.
— Ну что ты, сынок, куда мне! Я все перезабыла. Нет, нет! — махала она рукой. — Придумаешь тоже — учиться! Вон мои-то отделения, — кивнула она в сторону кастрюль.
— Ты, мам, не обижайся, но всю жизнь не будешь среди них. Вот Анна Каренина, пусть про нее и сам Толстой написал, от безделья под поезд бросилась, тоже все дома, все при тоске. Это вы, может, ей сочувствуете, а теперь ей бы и в голову не пришло такое выкинуть, бегала бы с работы в магазин, из очереди в очередь. А еще месткомы, женсоветы, неблагополучные дети…