— Господи, Толенька, да ты что говоришь, классика же это! Она как могла свое место в жизни отстаивала.
— Вот и ты отстаивай. Не сирота же казанская. И купи себе шляпу из соболей, или как их там… Купи, и все!
— Далась тебе эта шляпа!
Жизнь в Сургуте совсем не была похожа на ту, к которой привыкла Елена в Омске. Жила и жила себе, все в дом да в дом. Особенно осенью. Как начнутся заготовки, закрутки на зиму, штопка зимних вещей, утепление дома — знай поворачивайся. Все было привычным, устоявшимся, не будило мыслей, не требовало больших раздумий. Руки сами управлялись. Все было связано с тем, как накормить посытней, одеть потеплей, жить не хуже других, чтоб семья была как семья.
Незаметно и не понятно почему вырос ее Толя молчуном, себе на уме. На родительские собрания Елена ходила исправно. Про сына-то и говорили там немного: ведет себя примерно, учится хорошо. И слава богу! От работы домашней не отлынивает — куда лучше? Не грубит, в разговор взрослых не встревает. Старший, он и есть старший, дай бог каждому такого.
Только теперь, в Сургуте, Елена испугалась молчаливости старшего. Посмотрит на нее молчком, не поймешь, о чем думает? Осуждает за что или жалеет? Иногда он и на отца смотрел так раньше. У Василия интерес к первенцу пробуждался порывами: то схватит его, на всю избу громко целует, петушком называет. Малыш разнежится, разбалуется — Василий щелкнет его, закричит: «Иди отсюда!» Толя к матери на кухню придет, к ней жмется. Порой Василий придет поздно, Толя уж спит. «А где у нас петушки тут маленькие? Где мой сладенький?» Лезет к спящему, опять на всю избу громко целует, мальчик капризничает спросонок, отбивается. «Что, папке не рад? Ну-ка, обними быстрей папку!» Толенька зароется в подушку, а Василий и щелкнет его по заду — люби папку, когда папке этого захочется! Постарше стал Толя — избегал отца. Елена это видела, понимала. И теперь испугалась: не избегает ли и ее сын? Если будут под одной крышей без тепла жить друг к другу, куда же повернется такая жизнь? Закончит техникум молчком и уйдет? Потом Андрейка, потом Сергунька… А она что же? Только с кастрюлями и досадой останется? Вроде и жизнь им посвятит, а на самом деле? В кино с ними ни разу не сходила, книгу вместе не прочитала, и вообще — что им хоть снится по ночам, ее беспокойным мальчишкам? Не заботы же матери о драных штанах и рубахах. Сама-то она когда последнюю книжку прочитала? Не помнит… И ребята ни разу не видели ее с книжкой в руках.
Вон Андрейка сколько приставал с вопросами по полярной сове. А она и слыхом не слыхивала про такую. Про Мангазею спрашивал — не ответила. Он и спрашивать перестал. Все к Толе обращается, будто мать пустое место, будто мать только варить рождена да носки штопать.
Замирала Елена при этих мыслях, боялась дальше думать. А разве уймешь думы? Остро, безжалостно, как гвоздь в самое сердце, — и Василий побежал, наскучила ему Елена. По одной обязанности разве живут всю жизнь? Одну себя пыталась винить Елена в бегстве Василия. Но кто-то другой в ней не принимал всей вины, быстрым шепотком наговаривал: он сильней, он мужчина, он должен быть зорче, умней. Он мог исправить и помочь, а не бежать поганым трусом. Если в молодости за что-то выделил ее среди других, так надо было беречь. Какая была острая на слово, частушки сочиняла, платок зимой на самой макушке носила, не то что некоторые — надвинут его на самые брови и ходят. Платья носила по последней деревенской моде — на виду девка была. Словно для того только, чтобы понравиться Василию, замуж за него выйти и успокоиться. Жила все эти годы, будто дремала. Словно кто ее на веревочке водил.
Не грохот же вездехода заставил очнуться! Неужели так бы и дремала, переехав сюда, будь Василий рядом? Если бы дремала, так он, может, все равно бы убежал. Люди, не переезжая никуда, расходятся, перестают жить вместе — вот и разошлись. Пути-то у них давным-давно разошлись, а крыша одна. Отчего-то не спохватятся, не вернутся памятью к тем дням, когда обмирали, — вот как жалко было расстаться всего-то до утра, не то что на всю жизнь. Жадность друг до друга исчезла, а взамен что? Ума, что ли, мало? Посмотришь — с высшим образованием, а доброты как не бывало. Вот какая крайность нужна, чтобы дойти до всего этого, — бегство собственного мужа.
Мальчишки, случись такое в Омске, куда больней бы все перенесли. А тут не присмирели даже. Год был в командировке отец, наверное, снова уехал. Только старший стал строже, хотя ни словом не обмолвилась с ним Елена о бегстве отца.