Шли из магазина довольные, у всех руки заняты. Сергуне еще и дудку купили, шел по улице и дул в дудку. На повороте к своему вагончику их догнала машина «УАЗ». Андрюха первым увидел ее, потому что запомнил «пароль» УПТК.
— Смотрите, смотрите! Папкина машина! — завопил он во всю мочь.
Все остановились на обочине, глядя на машину. «УАЗ» вдруг остановился и начал пятиться.
В кабине был один водитель. Он приоткрыл дверь и крикнул:
— А я к вам!
Все растерянно молчали.
Водитель выскочил из машины, достал с сиденья большую коробку конфет и направился к ним:
— Вот, Василий Гаврилыч просили передать, — и протянул конфеты. — С праздничком вас, с Первомаем!
Толя первым опомнился:
— У нас аллергия на шоколад! Он нам противопоказан! — перехватил коробку и швырнул ее в грязь за дорогой.
Сергунька ничего не понял, закатился в плаче.
— Чего ревешь? — дернул его за руку Толя. — Не от папы же — от Василия Гавриловича! Тебе велосипед купили, вот и радуйся! — И первым пошел от этого места прочь.
— Правда что! — опомнилась и Елена. — Мы Василия Гаврилыча не знаем! — Перекинула сумку с покупками в другую руку, взяла Сергуньку за руку и пошла за Толей.
Водитель озадаченно почесал в затылке, вскочил в машину и, газанув, уехал.
До вагончика шли молча. За ужином Елена пообещала:
— Перед собранием в ДК обещали продавать яблоки, куплю целую сумку! Надо только пораньше, чтоб досталось.
Желающих прийти пораньше понабралось достаточно, очередь изрядная скопилась. Женщины из их цеха взяли и на Елену, а то бы не успела, а ей надо было обязательно вернуться домой с яблоками. Отоварившись, не очень и хотелось ей идти в зал, но начальник цеха от двери поманил, пришлось идти. Замешкалась, а вошла — места с краю заняты. Тут кто-то и потянул ее за руку, глядит — Григорий Иванович. Опустилась рядом с ним.
Директор завода все общее говорил-говорил, потом вдруг ее фамилию назвал. Елена даже вздрогнула и оглянулась — нет ли рядом другой Елены Сафроновой. Оглянулась и о взгляд Григория Ивановича как обожглась. А он уж наклонился к самому уху и шепчет:
— Кофточка тебе очень идет! Совсем девчонка!
Она отстранилась от него, вроде слушает директора, а ухо, в которое он шептал, словно огнем взялось. И голова кру́гом, кру́гом! Вот так рядом, близко мужчина! Сколько ж это времени прошло, как собрание началось? Должно быть, много. До чего же от руки Григория Ивановича жарко! Ей бы встать и уйти, а что-то не отпускает, держит ее на месте, кто-то невидимый перекачивает в нее из Григория Ивановича силу, тепло, наливается она этой силой, а Григорий Иванович будто понимает это, взял ее руку и вложил в свою. Все, наверное, видят и не на сцену смотрят, а на них. И отнять руку тоже нет воли.
Потом Григорий Иванович говорил про апельсины, которых у него целый ящик. Говорил, что для нее с ребятишками купил. Елена соглашалась, что надо зайти. И шла послушно за ним.
В подъезде не было света. На каком-то этаже Елена споткнулась, Григорий Иванович спешно подхватил ее. Что-то странно знакомое метнулось ей навстречу вместе с этими руками, будто Василий это, когда ухаживал за ней, упредил ее оступ — она по узенькой дощечке переходила лужу, — подхватил и перенес… Она бездумно доверилась обману, привстав на цыпочки, взяла в ладони его щеки и прижалась лбом к колючему подбородку. Елене показалось, что ее стремительно покатили назад, вниз по лестнице, и она замерла в испуге, удивляясь этой стремительности, головокружительному вихрю, увлекающему ее в неведомую пустоту.
Она шла с закрытыми глазами, держась за его руку, медленно, сладко качаясь на том всплеске-воспоминании, и не хотелось прекращать это медленное продвижение.
За окном его квартиры из стороны в сторону моталась под колпаком лампочка. Редкие блики ее выхватывали из темноты то угол квартиры, то эстамп на стене. Хрупкая тишина населяла квартиру. Елена на носках, словно боясь разрушить эту тишину, прошла к окну, неслышно сдвинула шторы и шепотом попросила:
— Не зажигайте свет…
Он стоял в дверном проеме кухни, и блики от уличной лампочки странно раскачивали его фигуру из стороны в сторону, высвечивая то одно плечо, то другое, и на этом неясном очертании глаза Елены словно отдохнули, натешились, а душа вдруг успокоилась, притихла, и Елена почувствовала одну только знобкую усталость.