На Ларису нашу тоже смотрю уж не как на невесту, а как на завтрашнюю жену, мать.
Вот как-то бабка ихняя, баба Луша, утром раненько едва-едва из магазина сумку со снедью тащила. А ведь уж восьмой десяток подкатил на мягких шинах. А из самой бабы Луши словно всю упругость выпустили, обмякла, и ножонки трясутся, как много пройдет.
— Чего, — спрашиваю, — девок не посылаете в магазин?
— Сплят еще. Пущай сплят. Я, ишь, без пензии осталася, надо помогать, чтоб глызой не висеть…
Все в доме знают, что баба Луша без пенсии осталась. И почему осталась — тоже знают. В молодости за мужем-военным ездила, в военных городках работы не хватало всем женщинам. Потом пятеро деток один за другим отяжелили руки. Потом детки деток. Избитая история с беспенсионными бабками…
— Пустишь пироги испекчи? — пришла она в канун свадьбы. — У нас, слышь-ко взяла да спираль в духовке перегорела. Вот уж притча. А как свадьба без пирогов?
Я обмолвилась, что не жалко мне духовки, да проще в кафе где-нибудь пироги заказать. И без них хлопот хватит.
— Дак ить меня без работы нельзя оставить. Помнят небось, каки я пироги-то пекла. Да и дешевше.
Баба Луша хлопотала возле квашни, которая зрела на моей кухне, примешивала, утепляла.
— Не люблю, девка, квашню летом — негде ей пухнуть. Зимой хоть к батарее прислонишь. — И таскалась с квашней, подставляя под солнечные лучи на столе, на балконе. На свадьбе пироги были для нее главными!
— Жених-то нравится? — спросила я у нее.
— Ралиске хоть с которым будет тяжело. Этот, вишь, попался мастак готовить — поваром в армии был. Само по ей.
Пироги удались на славу. В моей квартире долго держался дух хорошо пропеченного теста.
Пригласили на свадьбу и меня.
За столом было тесно. На столе — богато. Лариска в фате за сорок восемь рублей (весь дом знал, что серебром специально отдавали вышить цветы в ателье, оттого и дорогая фата. И то! Вслед за Лариской еще три невесты — окупится!). Платье на Ларисе какое-то съемно-разъемное. Туфли на каблучищах, так что жених до уха всего лишь получился.
Сперва хихикали сдержанно, потом разгулялись, в придачу к дорогим подаркам вручили соску-пустышку и погремушку. Пили и ели. Отваленную от рыбного пирога корку подложили под блюдо с жареными карасями. Я выпростала эту корку, и меня опахнуло запахом хорошо пропеченного теста.
— Верхнюю корку люблю не толсту не тонку, — послышалось мне. — У нас тятя не любил, когда она хрустит, — надо, чтоб корочка с тестом и чтоб дышала она вся. Это уж после, как вынешь пирог, да сбрызнешь, да под холстину положишь, тожно она и отойдет как надо.
Оглянулась. Поискала глазами бабу Лушу. Ее нигде не было. Встав, заглянула на кухню.
Она сидела за огромным холодильником. Руки с пожухлой, как старый пергамент, кожей были сцеплены на коленях. Большие пальцы, один вокруг другого, бегали то в одну, то в другую сторону.
— Свадьба… — тихо прошептала она. — Хоть бы правнучка дождаться… А пироги-то что ж? Хорошо идут?
ХАРАКТЕР
На пенсию Нину Филатовну проводили хорошо, всем понравилось. Колхоз не поскупился — японский сервиз на шесть персон отвалил. Как раз по количеству членов семьи. Правда, в последнее время дети приезжали все реже и реже, в доме, где росли пятеро, теперь с утра до ночи орало радио. Нина Филатовна к нему привыкла, засыпала и просыпалась под концерты и последние известия.
Ей даже как-то не поверилось, что уже пенсия, и к чему она ей в пятьдесят лет, если теперь свободна от забот, а кости даже к падере не ломит и в сломанный палец не ткнет.
Председатель на проводинах же и договорился, что, мол, это так, для порядка, столовая, мол, на колхозном стане так и остается за ней. Нина Филатовна обрадовалась и столовый сервиз несла домой с легким сердцем.
— Мать, а мать. — Из темноты вышел Роман, отец ее детей. Она никогда не называла его мужем, вот уж десять лет, как о стороннем отзывалась: отец моих детей. — Ма-а-ть, — потянул ее за рукав Роман, — слышь, че скажу…
Нина Филатовна даже не оглянулась. Роман шел не отставая.
— Мать, ну умерься ты маненько, а? — Он забежал вперед, сунул руку во внутренний карман пиджака. — Это тебе… Ты же нонче именинница…
— Вспомнил! — И Нина Филатовна быстро обошла Романа.
— Эх, мать, откуль только в тебе зверство взялось, а? — Он догнал Нину Филатовну, сунул ей в сумку подарок.
Она вошла в дом, распаковала сервиз, вдоволь полюбовалась. Развернула и крохотный сверток, который сунул Роман. В нем был крепдешиновый платок, а в платке — рисунок: дети идут, взявшись за руки.