Это были ее будни, но в какой праздник превращались они для нее, когда новый объект начинал «дышать» и специалисты-дизайнеры любовались легкостью и изяществом, какими сопровождала Людмила Александровна все свои проекты.
…Она вышла на балкон. Деловое движение города замерло. Ночь отодвинула заботы горожан до утра. Лишь владельцы собак выгуливали их в скверике напротив. Собаки залазили в песочницы, а их хозяева полусонно бродили по асфальтовым дорожкам, и Людмила Александровна подумала: еще неизвестно, кто кого выгуливает…
Она долго стояла на балконе. Воздух свежел. Все тоньше запахи ночи, и тополь у дома мощно замер. Она вдруг обнаружила, что между ней и Надымом протянулась тоненькая ниточка и ей жаль вот так сразу взять и порвать ее. Она все видела гудящий аэровокзал и того парня. Чем острей входили в нее запахи ночи, тем сильней сжимали сердце невидимые тиски.
Квартира ее устроена со вкусом. Скорее, это комната-кабинет. Ничего лишнего. Если приходят гости, накрывает письменный стол. Но гости приходят редко. У всех семьи. Теперь и вообще-то праздники стали проводить в кругу семьи, у телевизора. Понемногу и она привыкла не ходить к чужому телевизору, взяла и купила в рассрочку свой, цветной.
Есть у них в институте одиночки, как она. Собрались как-то в ресторан такой «одинокой» компанией. Выпили шампанского, съели дорогое рыбное ассорти и заскучали. Потом оркестр заиграл, оживились. Самых молодых пригласили танцевать, а они, те, «кому за тридцать», сидели, ели холодный бифштекс. Ей было противно там, в ресторане. Кляла себя за безделье и дала себе слово больше никогда не ходить ни в какие рестораны. Потом ее еще не раз звали, деланно восхищались: «Тогда-то как здорово посидели!» А чего здорово? Ей было жаль и себя, и их за быстрые взгляды по сторонам, за напряженную спину, когда казалось: кто-то прожигает ее взглядом, кто-то молит обернуться, а обернешься — никого. И это злое одиночество на глазах у всех гораздо хуже одиночества в своей квартире, где ты хоть что-то значишь и что-то напоминает тебе о твоей значимости там, за пределами своего дома, на работе. И настенные часы с боем — свидетель твоей значимости. Их вручили ей за проект нового, облегченного фундамента. И этот светильник из корней вишневого дерева — тоже частичка ее победы на далекой северной магистрали. А этот эстамп на стене ей сделал совсем молоденький прораб в благодарность за уроки на первой его стройке.
Людмила Александровна спиной чувствовала каждую вещь в комнате. Там, в маленькой кладовочке, на полке, стоит портфель, и в нем лежат старые бумаги — единственное, что осталось от ее молодости. Она их совсем не достает. В работе не нужны, а так перебирать — недосуг. Давным-давно сложила их в тугие пакеты и перевязала шпагатом, помнится, усмехнулась про себя: когда буду старенькая — стану читать. Так что ж потянуло ее к этому портфелю? Неужели это и есть старость, о которой она тогда подумала мельком и с затаенной мыслью — до этого, слава богу, еще так далеко! Оказалось — не так и далеко, всего каких-нибудь десять лет прошло…
Она перебирала телеграммы, открытки. Неужели они когда-нибудь будут представлять из себя ценность? Но складывала их в аккуратную стопку, уважая память и чувства, с какими когда-то прикасалась к ним.
Письма одноклассника Сашки Коковина, из армии. Все письма с продолжением. В четырех письмах он описывал сон, как цыганка ему гадала и нагадала долгую и счастливую жизнь с девушкой на букву «Л». Может, он и в самом деле был в нее влюблен? Неужели ее вообще когда-то любили, писали пылкие и смешные письма?
Сашка теперь такой серьезный человек! И жена у него не на букву «Л». Уехал после армии в Свердловск, работает юристом. На вечере встречи в школе она долго не могла поверить, что человек с лысиной — белокурый Сашка! И танцевал на том вечере он со Светкой из параллельного класса. О делах ее и о жизни вообще вскользь поинтересовался, а узнав, что одинока, сказал: «Вот видишь!» А она ничего не увидела и даже не пожалела, что Сашка не ее муж. Он и не подозревает, что у нее в старом студенческом портфеле лежат его такие неграмотные письма. Он бы удивился, узнав об этом, — для чего? Все в молодости были увлечены. Теперь у каждого положение, своя дорога в жизни. И ничего в ней не изменишь какими-то там детскими письмами.