— Ну ладно, поезжай. Посмотрим, как ты сам в пятьдесят-то годов состаришься али нет.
Это уж вовсе рассмешило Кольшу, и он, хохоча, развернул автобус.
Евлания еще немного подумала про мать его, Ксюшу, подивилась быстротечности времени и в какой-то уверенности, что Кольша никуда не сорвется из колхоза, останется, застребышек, с матерью, вернулась в ограду.
У заплота, закрытые старыми половиками, стояли кули с картошкой.
— А ведь и вправду, должно быть, не приедут принимать ее. — Она давно привыкла говорить вслух сама с собой. — Дак куда же я с картошкой-то?
Она прошлась по ограде, вошла в стайку. Даже запах навоза давно выветрился в ней. В углу еще с прошлой осени лежала большая куча соломы — везли на тракторе солому на ферму, возле ее дома обронили почти три навильника, не пропадать же добру, все равно бы машины в снег втоптали, взяла и перенесла в стайку. Хотела в гряду огуречную вложить, да навозу привезли достаточно, обошлась.
Торопиться ей было некуда — выходная. Она вошла в огуречник. Там, приваленная к забору, лежала колода, из которой она раньше кормила свиней. Отвалила ее. Колода была легкой, основательно проветрившейся за годы. Евлания унесла ее в стайку. Постояла. Потом, взяв лопату, начала окапывать стайку. Она еще не совсем уговорила себя взять поросенка, но в ней просыпался крестьянский азарт, заботы, связанные с поросенком. А когда уж перетаскала всю картошку в подпол, не оставляя места надежде на заготовителей, то наверняка знала, что завтра выпишет себе поросенка, а там будь что будет!
…Она долго приглядывалась к розовым поросюшкам, свинарка и весовщица поторапливали ее, а Евлания даже огрызнулась, мол, тут спешить не след. Потом взгляд ее уцепился за длинненького, рюхающего в углу клетки поросенка, она ухватила его поперек и потащила, визжащего, к весам, довольная.
— Вот этого. — И сунула в корзину на весах. — Ишь, какой басенький, — чесала у него за ухом, — ишь, какой хрячок, — говорила она Тюньке Романовой. — Как глянула, так и понравился.
— Повезло тебе, — порадовалась Романова. — Тут, видно, один хрячок и был, остальные свинки. Но я все одно пару беру.
…Поросенок забился в солому и тихо лежал.
— По мамке тоскуешь, а? — разворошив солому, потянулась к его уху Евлания. — А я, гли-ко, че тебе достала, парень! — Она, высоко подняв банку, вылила в миску — колода ему пока велика — молоко из заменителя. — У нас тут можно достать, если хорошо попросить. Тоже, поди, люди. А я подъехала к кладовщице с отравой для мух. Дефицит почище заменителя. Побалуйся, а потом, парень, картошку будешь есть. Знашь, сколь ее у меня, картофки-то?
Поросенок тянул молоко из заменителя. Евлания стояла над ним, любуясь.
— Вот, парень, пей давай. Телятки тоже его пьют. Молоко, парень, не про вас, в городе его ждут. Может, насмелюсь я корову купить, погляжу, как наладятся теперь с сенокосом-то. Одной-то, парень, худо корову держать. Только погляжу на внуков — душа замирает. Тянутся вверх, а основа жидкая. — Поросенок, оторвав рыльце от миски, рюхнул. — Подержу сколько могу корову, а? Увезут сметанки, маслица. Мне-то много ли надо? Только ведь начать, а потом все по кругу…
К Октябрьским праздникам приехала дочь с семьей. Младшая внучка, Танюшка, побежала смотреть поросенка — никогда не видела живого поросенка, только по телевизору.
— А он не укусит? — боязливо спросила она Евланию.
— Да он же совсем дитя, — успокоила Евлания. — Как ты.
Девочка засмеялась, однако, все еще сторонясь, потянулась рукой к поросенку.
— Баба, а по телевизору тоже про Хрюшу в «Спокойной ночи, малыши!» показывают… Хрюша, Хрюша. — Вытянув губы трубочкой, внучка едва коснулась поросенка. — Ой, он меня не боится! Хрюша.
— Вот и имя ему внучка придумала! — сказала дочери Евлания. — Хрюша! Он и есть Хрюша, хрю да хрю! На ту осень будете с мясом.
Зима выдалась лютая. Хрюша почти не вылезал из соломы. Евлания возила ее на санках с фермы, не убирала старую, чтобы было теплее. Хрюша хорошел, наливался. Посмотрит Евлания на него — самой нравится, плюнет три раза через левое плечо, чтоб не сглазить, а уж Тюньке Романовой даже не показывала, та сама говорила, что глазливая, себя похвалит — через час «заломат», а кого другого, так три дня человека корчит.
Весна оголила старую огуречную гряду, и Евлания решила выпустить боровка во двор, чтоб убрать навоз. Хрюша носился по двору, потом перевернул колоду и подрывался под ноги Евлании. Она хохотала, потешаясь над его озорством, и думала, что пора Хрюшу холостить. А то мясо будет плохое. Забота эта растянулась на неделю. Ветеринарного врача, своего, деревенского мужика, зимой перевели на работу в сельхозуправление, в район, а на его место прислали молоденького, в очках, такого серьезного, что доярки два раза на день халаты стирали. Глянет — как пришьет к месту. Свой-то старый врач холостил весело, всем в один день, рука была легкая у человека. Новый же врач — пришлый. Как к нему подступиться? К тому же вся деревня держала свинок, боровок-то вот у Евлании да еще у управляющего.