— Венециановым? — удивился Жариков.
— Венециановым, Венециановым, — сам учитель наш рисовал картины из жизни казахского аула, и нас к этому приохочивал. Мол, ты казах, и как Венецианов открыл русскую деревню, так и ты должен открыть миру казахский аул. Но не вышел из меня Венецианов — нет, я ведь, сколько семью-восемь — не знал! Думал, что земля на сивом быке[8] стоит.
Старичок был умный, заботливый — нашел какой-то рабфак, отдал меня туда. Ну и пошло. Рабфак, школа, двухклассная учительская семинария (были у нас в ту пору и такие), а потом университет — сначала здесь, потом в Москве. Вышел с дипломом, сразу отправили в степь. Все! Вот и вся моя жизнь. Трудновато, конечно, было порой, голодно, но ясно! Все до предела ясно! Ведь советская власть до предела ясна! Правда, были и такие, которые хотели в нее туман напускать! Но я их всегда к себе на пушечный выстрел не допускал.
— И удавалось? — спросил Жариков. Он слушал очень внимательно и у него было такое выражение, как будто он что-то старается себе уяснить.
Даурен вынул из кармана трубку, зажигалку, высек огонь, не торопясь закурил, затянулся и выпустил дым.
— В общем-то да, — ответил он неторопливо. — Удавалось! Ну, а в частности, кое-кто из прохвостов и мне порою кровь портил. Но это не главное... Моя беда была в том, что я их всегда недооценивал. То есть, их способности я ценил слишком низко. Вот они мне и показали!
Жариков посмотрел на Даурена, тоже вынул свою трубку, намял в нее табака, — он курил пахнущий медом турецкий, Даурен курил махорку и только марки «паровоз», — и сказал:
— Ты меня извини, если тебе неприятно — не говори, но вот я сколько раз замечаю, что ты что-то начинаешь и обрываешь. Я понимаю, может, у тебя есть какие-то глубокие личные причины... — он нарочно остановился.
— Да нет, нет! — крикнул Даурен чрезмерно громко, искренно.
— Ну, тогда отлично, — кивнул головой Жариков, — но если я ничего не нарушаю...
Даурен несколько секунд просидел молча.
— Видишь, — сказал он, — тяжело вспоминать об этом. Тяжело и, пожалуй, не к чему. Потому что почти фантастика, хотя дело очень простое. Прикомандировали ко мне в экспедицию парня из института материальной культуры. Ну, иначе говоря, археолога. А мы в то время по Жаркынским холмам лазили — медь искали. Там медь глубоко лежит, так что ни о каком энеолите думать не приходится. Вообще я так и не понял, зачем его к нам прикомандировали. Ну прикомандировали — прикомандировали, — пусть за нами ходит. Ну, вот однажды он приходит ко мне в контору и спрашивает: «Могу я сейчас с вами поговорить?» А у меня дел до черта! У меня машин нет! У меня с банком какие-то чертовщины! Зол я как черт! «Приходи вечером», — говорю. Сижу вечером, пью чай — заявляется он ко мне. А у меня голова трещит. Понимаешь, разламывается. «Садись, — говорю, — пей чай». — «Ну, это потом, — говорит, — сначала разговор». — «Ну ладно, — говорю, — давай разговор». Спрашивает: «Железные самородки бывают?» — и ждет ответа. «Нет, — говорю, практически их почти не бывает. Во всяком случае много реже чем золото». — «А могло быть железное оружие века меди и бронзы». — «Нет, — говорю, — это исключено. Технология слишком сложна». — «А ведь есть, говорит, такие находки, — и в Египте есть и у нас — как же так?» Я молчу. Смотрю на него, думаю, чего он хочет, а он мне и говорит: «Это метеоритное железо — первое железо упало на человека с неба». Ты знаешь, как-то это очень мне понравилось! Ну, додумался человек! Ну, додумался же! Первое на земле железо с неба! И ведь так! Действительно так! — Даурен замолчал и сделал несколько затяжек.
— Ну и что? — спросил Жариков, не переждав его молчания.
— До ночи мы проговорили. Очень все оказалось интересным. Я через полчаса жену позвал. Она тоже историком была, в женском педагогическом институте работала! Ну женщины, знаешь какие! Она так и ахнула! Да неужели, да как же... Только в час от нас парень ушел, а через неделю меня вызвали... — Даурен опять замолк.