Туллия -- было вымышленное имя, которое подписала Амаласунта под своим переводом. Цетег знал это, но княгиня не подозревала, что ему это известно, и поверила его лести.
-- Но перейдем к делу, -- начала она, очень благосклонно глядя на римлянина. -- Ты знаешь, в каком мы положении. Мгновения жизни моего отца сочтены. Аталарих -- его наследник, а до его совершеннолетия я буду его опекуншей, блюстителем престола.
-- И готы, и римляне уже давно знают, что такова воля короля, и признали мудрость его распоряжения, -- заметил Цетег.
-- Да, они признали. Но толпа изменчива, грубые люди презирают владычество женщин. Впрочем, в общем я полагаюсь на верность готов. Я даже не боюсь латинян, которые живут здесь, в Равенне, и в других провинциальных городах. Меня страшит только Рим и римляне.
Цетег насторожился, но ни один мускул в лице его не дрогнул.
-- Никогда римляне не примирятся с владычеством готов. Да ведь иначе и быть не может, -- со вздохом заметила княгиня. -- И мы боимся, что, когда известие о смерти короля дойдет до них, они откажутся признать меня правительницей. В виду этого Кассиодор советует окончить это дело раньше, чем они узнают о смерти моего отца. Для этого мне нужен решительный и верный человек, который немедленно занял бы войсками все главные ворота и площади в городе, угрозой вынудил бы у сената и патрициев клятву верности мне, то есть моему сыну, и привлек бы на мою сторону народ. Таким образом, прежде чем до него дойдет весть о смерти короля, опасность возмущения будет устранена. И Кассиодор указал на тебя, как на человека, который может исполнить это. Согласен ли ты?
Сотни вопросов, как молнии, промелькнули в голове римлянина при этом предложении. Уж не открыт ли заговор в катакомбах? Не сделан ли донос на него? Не расставляет ли эта хитрая женщина ему ловушку? Или эти готы действительно так слепы, что предлагают это место именно ему? И как же поступить теперь? Воспользоваться случаем и сбросить владычество готов? Но кто же в таком случае получит власть над Римом? Византийский император или кто-либо среди римлян? И в последнем случае кто именно? Или разыграть пока роль верноподданного, чтобы выждать?
Для решения было не больше минуты, но его острому уму и не требовалось много времени. Глубоко поклонившись княгине, он ответил:
-- Королева, я -- римлянин, и не рад господству варваров -- извини, готов -- в Риме. Вот почему уже десять лет я не принимаю никакого участия в государственных делах. Но тебя я не считаю варваркой: ты принадлежишь готам только по происхождению, по уму же ты -- гречанка, а по добродетелям -римлянка. Поэтому принимаю твое предложение и своею головой ручаюсь тебе за верность Рима.
-- Я очень рада, -- сказала княгиня. -- Вот возьми документы, полномочия, которые тебе необходимы, и тотчас отправляйся в Рим. Цетег взял бумаги и начал просматривать их.
-- Королева, -- сказал он -- это манифест молодого короля. Ты подписала бумагу, но его подписи нет.
-- Аталарих, подпиши здесь твое имя, сын мой, -- обратилась она к юноше, протягивая ему документ.
Молодой наследник все время пристально всматривался в лицо Цетега. При обращении матери он быстро выпрямился и решительно ответил:
-- Нет, я не подпишу. Не только потому, что я не доверяю ему, -- да, гордый римлянин, я тебе не доверяю, -- но еще и потому, что меня возмущает, что вы, не дождавшись даже минуты, когда мой великий дед закроет глаза," протягиваете уже руки к его короне. Стыдитесь такой бесчувственности!
И, повернувшись к ним спиной, он отошел к своей сестре и стал подле нее, обняв ее рукой.
Цетег вопросительно смотрел на княгиню.
-- Оставь, -- вздохнула она. -- Уж если он не захочет чего-нибудь, то никакая сила в мире не принудит его.
Между тем, Матасунта рассеянно смотрела в окно и вдруг схватила своего брата за руку и быстро прошептала:
-- Аталарих, кто этот мужчина в стальном шлеме, вон там у колонны подъезда? Видишь? Скажи, кто это?
-- Где? -- спросил Аталарих, выглядывая в окно. -- А, это славный герой Витихис, победитель гепидов.
В эту минуту тяжелый занавес, закрывавший вход в комнату короля, поднялся и оттуда вышел грек-врач. Он сообщил, что после довольно продолжительного сна больной чувствует себя лучше и выслал его из комнаты, чтобы поговорить наедине с Гильдебрандом, который последние дни ни на миг не отходил от его постели.
ГЛАВА VI
Странное впечатление производила спальня короля: дворец был построен еще римскими императорами и отличался великолепием. И эта комната также была отделана с замечательной роскошью: пол мраморный, стены прекрасно разрисованы, с потолка спускались, точно витая в воздухе, языческие боги. Мебель же поражала грубой простотой. Кровать, на которой лежал умирающий король, была простая деревянная, и только дорогое пурпуровое покрывало на ногах больного, да прекрасная львиная шкура перед постелью -- подарок короля вандалов из Африки -- указывали на королевское достоинство больного. В глубине комнаты висели медный щит и широкий меч короля, которые много лет уже не были в деле. У изголовья, заботливо склонившись над больным, стоял старый оруженосец его, Гильдебранд. Король только что проснулся и молча смотрел на своего верного слугу. Лицо его, хотя и сильно исхудавшее за время болезни, еще несло отпечаток большого ума и силы, а губы выдавали необычайную кротость.
Долго, с любовью смотрел король на своего великана-сиделку, затем протянул ему руку.
-- Старый друг, теперь нам надо проститься, -- сказал он. Старик опустился на колени и прижал руку короля к губам.
-- Ну, старик, встань, неужели же мне утешать тебя?
Но Гильдебранд остался на коленях, только голову приподнял -- чтобы видеть лицо короля.
-- Слушай, -- сказал больной, -- я знаю, что ты, сын Гильдунга, всегда правдив. Поэтому спрашиваю тебя: скажи, я должен умереть? И сегодня? До захода солнца?
И он взглянул на своего оруженосца так, что обмануть было нельзя. Но старик и не хотел обманывать, он уже собрался с силами.
-- Да, король готов, наследник Амалунгов, ты должен умереть, -- ответил он. -- Рука смерти уже простерта над тобой. Ты не увидишь заката солнца.
-- Хорошо, -- ответил Теодорих, не дрогнув. -- Вот видишь, тот грек, которого я выслал отсюда, обманул меня на целый день. А мне нужно мое время.
-- Ты хочешь опять позвать священника? -- с неудовольствием спросил Гильдебранд.
-- Нет, они уже больше не нужны мне.
-- Сон так хорошо подкрепил тебя! -- радостно вскричал оруженосец -- Он разогнал тень, которая так долго омрачала твою душу. Хвала тебе, Теодорих, сын Теодемере, ты умрешь, как король-герой.
-- Я знаю, -- улыбаясь, сказал король, -- что ты не любил видеть священников у моей постели. И ты прав -- они не могли мне помочь.
-- Но кто же помог тебе?
-- Бог и я сам. Слушай! И эти слова будут нашим прощанием. Пусть это будет моей благодарностью тебе за пятьдесят лет твоей верности, что тебе одному -- не моей дочери, не Кассиодору, а только одному тебе я открою, что так мучило меня. Но сначала скажи мне: что говорит народ, что думаешь ты об этой ужасной тоске, которая так овладела мной и свела в могилу?
-- Римляне говорят, что тебя мучит раскаяние за казнь Боэция и Симмаха.
-- А ты поверил этому?
-- Нет. Я не мог думать, чтобы тебя могла смущать кровь изменников.
-- И ты прав. Быть может, по закону, они по своим поступкам не заслуживали смерти. Но они были тысячу раз изменники. Они изменили моему доверию, моей привязанности. Я ставил их, римлян, выше, чем лучших из людей моего народа. А они в благодарность захотели овладеть моей короной, вступили в переписку с византийским императором, какого-то Юстина и Юстиниана предпочли моей дружбе. Нет, я не раскаиваюсь, что казнил неблагодарных. Я их презираю. Но говори дальше: ты сам, что ты думаешь?
-- Король, твой наследник -- еще дитя, а кругом -- враги. -- Больной наморщил брови.
-- Ты ближе к истине. Я всегда знал, в чем слабость моего государства, и в эти ужасные, бессонные ночи я плакал об этом, хотя по вечерам на пирах, перед иноземными послами я выказывал гордую самоуверенность. Старик, я знаю, что ты считал меня слишком самоуверенным. Но никто не должен был видеть меня в унынии. Никто -- ни друг, ни враг. Трон мой колебался, я видел это и стонал, но только тогда, когда был один со своими заботами.