-- В каком смысле?
-- Все эти люди. Такие добрые и душевные. И все тебя любят. Атмосфера безграничного уюта и покоя. Словно где-то пару сотен километров назад кончился наш хлипкий, гадкий, прохудившийся мир.
Джулия запрокинула голову и закрыла глаза. Ей понравилось абсолютно всё, что уже произошло за сегодняшний бесконечный день. Она очень давно не общалась с людьми просто так, искренне и открыто.
-- Наверно, я слишком давно на этой работе, -- горестно проговорил Атлас.
-- Что ты имеешь ввиду?
-- Не замечаю всех тех прелестей, о которых ты сейчас говорила, -- хмыкнул Рензо.
-- Возможно, -- пожала плечами Джулия, сделала паузу и снова спросила, -- далеко ещё?
-- Часа полтора, не меньше. Асфальт мокрый, торопиться не будем.
-- Тогда я займусь допросом, что скажешь? -- Джулия заговорщицки прищурилась и слегка закусила нижнюю губу.
-- Предупреждаю, меня так просто не расколешь, -- улыбнулся Рензо и уставился на подёрнутую туманом дорогу.
-- Начнём. Где ты родился?
-- На дне каньона, -- сухо ответил Атлас.
-- Что это значит? -- нахмурила брови Фокстрот.
-- То самое. Про Шрам Земли слыхала? Ага.
-- Ничего себе, -- Джулия медлила, она растерялась, -- не врёшь?
Атлас ответил коротким движением головы.
-- Не уверена, что стоит продолжать, -- озадаченно предложила девушка и отвернулась к боковому окну, за которым пролетали мокрые от недавнего дождя сосны и ели, серые нераспаханные поля и мелкие хутора, состоявшие из пары-тройки запущенных, покосившихся изб.
-- Довольно грустная история, -- начал Рензо, перебив мерное гудение двигателя, -- и вряд ли тебе будет интересно. Но, если хочешь, могу рассказать?
Джулия молча кивнула.
-- Двадцать девять лет назад моя мать, илейка и довольно уважаемая в определённых кругах женщина, встретила беглого каторжанина, вырвавшегося из сономитских казематов. Мигрировав в Илейю, он надеялся вкусить раздолья и зашибить лёгкие статы, но вместо этого обзавёлся семьёй. Вот не повезло засранцу, да? -- усмехнулся Рензо. -- Через год родился я, помесь сономитского проклятья и илейской безупречности. К сожалению, моё появление было омрачено сопутствующим антуражем. Когда мать носила меня шестимесячного, отца сцапали на махинациях, которые он проворачивал в боях на колитолии. Расследовав подноготную, его сослали на дно каньона, а вместе с ним и нас. Эти гады из особого отдела даже не удосужились позаботиться о беременной, зная, что она вынашивает такого ублюдка, как я. Однако мой отец бежал, бросив нас. Разумеется, никто не стал менять приговор, и мою беременную мать бросили в кромешную тьму.
Рензо замолк и оторвался от дороги буквально на секунду. Джулия изучала его, перебрасывая взгляд с одной детали на другую. Вместе с тем была заинтригована и, будто бы, заново знакомилась с человеком, который как-то внезапно возник в её бесцельном существовании.
-- Продолжай, -- мягко попросила она, заметив нерешительность Рензо, -- я внимательно слушаю.
-- Исполнилось пять лет. Отлично помню глиняную куклу, которую для меня слепил один старикан. Правда, его самого вспомнить не могу. Лицо будто размывается, превращаясь в потревоженную ветром гладь лужи, или что-то вроде того. А у матери прекрасные скулы. Почему-то именно они, отточенные и заострённые, врезались в мою память. Несмотря на нищету и грязь, в которой живут на дне, от мамы всегда приятно пахло. Кардамоном и мятой. Знаешь, -- Атлас снова скривился в горькой ухмылке, -- с тех пор мне кажется, что так и должна пахнуть сильная, красивая женщина. Впрочем, ничего подобного я больше нигде не встречал, -- он, как будто выдохнул, поёрзал в кресле, сбавил скорость и остановился. Впереди скопилось несколько легковых машин и один неповоротливый фургон, заполненный детьми. Они резвились, совались в открытые окна и показывали языки всем подряд. Затор образовался из-за перегона скота. Пастух опоздал до сумерек и теперь торопился вернуться в хлев до наступления беспроглядной темноты.
-- Лет в семь я покинул дно. Меня взяли с собой люди, которые шли наверх. Мать долго прощалась со мной. Я прекрасно помню её слёзы, мокрые щёки, губы, её ласковый трепещущий голос. Я тоже ревел, понимая, что, быть может, никогда её не увижу. Выбравшись наверх, мои попутчики вручили мне письмо и оставили наедине с незнакомым диким миром. Читать я не умел, потому обратился к первым попавшимся на дороге добрым людям. К счастью, они читать умели. В письме говорилось, что я следую к Асмилле, и ещё кое-какие подробности моей на тот момент короткой жизни. Меня передали в монастырь. Став старше, я начал задавать вопросы. Хвала вездесущей богине -- от меня ничего не скрывали, и я быстро узнал, из какого теста слеплен. Тогда я и прочитал то письмо. Из него я узнал подробности своего рождения и то, что моя мать стала добровольной пленницей в очаге, вождь которого знал секрет пути наверх. Мать обменяла себя на мою свободу. Такой вот печальный рассказ, -- закончил Рензо и надавил на педаль газа. Движение восстановилось, впереди замаячил указатель "Ваздок-112". Оставалось ехать меньше часа.
-- Да уж, "деревяшка", ты настоящий уникум, -- протянула Джулия без издевки, а как-то сдержанно-восторженно, так открывают для себя новых кумиров.
-- Сономит с дурацкой предысторией, не более того, -- хмыкнул Рензо.
-- И ты вырос в монастыре? То есть, всё время в нём служил? -- с надеждой спросила Джулия. Ей жутко не хотелось, чтобы сказка прерывалась и увязла в скучной трясине.
-- Поначалу да, потом -- нет, -- резанул Рензо. -- Но, пожалуй, на сегодня достаточно болтовни о сложном, беспросветном детстве. У нас ещё много работы, а уже стемнело. Придётся заночевать в Ваздоке. -- Атлас поморщился. Ему не нравилась эта идея.
-- В чём дело?
-- Скажем так, Ваздок не создан для туристов и некоторые местные не слишком лояльны к дарам Асмиллы.
-- И что с того? -- развела руки Джулия. -- Нам угрожает что-то серьёзное?
-- Это вряд ли, -- согласился Атлас.
Внедорожник Рензо миновал короткий деревянный мост через ручей, произведя такой грохот, будто рухнул высокий бревенчатый настил. Ворота открыли не сразу. Атлас впервые встретился с часовым и с расписными виньетками, которые составляли узор, украшавший ворота Ваздока.
-- Спятили?! -- высунувшись в окно, прокричал Атлас. -- И так времени нет, вы ещё тут прятки устроили. Отпирай, да шустрее!
-- Нельзя! -- помотал головой часовой, низенький парнишка в спецовке и винтовкой в руках. Он снял её с плеча скорее из-за нервов, потому что с Рензо был знаком давно и находился с ним в натянутых отношениях.
-- Кого там поганый лес принес?! -- послышался старческий кашляющий бас откуда-то сверху. Будка КПП, возвышавшаяся над стеной, выпустила толстяка в белой плащевой куртке.
-- Барди, это я, Рензо! -- проорал Атлас.
-- Ты чего, поганец, наших друзей не впускаешь, а?! -- набросился на часового значай.
-- Велено ж, не пущать!
-- Я те дам не пущать! Я те всыплю, бестолковая твоя башка, когда ты у меня за воротами окажешься! Ой, дуралей! Чего зыришь, как плотва на тёртый сыр?! Открывай, давай, шевелись!
Часовой торопился. Пара титановых ставней, каждая метр в толщину и длиною метров в семь-восемь, наглухо скрепляла врата в Ваздок. Только часовой, знавший нужную комбинацию цифр, мог заставить эти ставни разъехаться в противоположные стороны. Такую же процедуру проделывали на другой стороне. Спустя пару минут ворота разблокировались, сдвинулись с места и приоткрыли узкий проход, куда без труда просочился внедорожник Рензо. Ваздок издавна был фортом, в котором отсиживались "лесные войны", партизаны, предпочитавшие вести скрытую войну. Война с сономитами, короткая и не самая победоносная, привела к падению форта. Через годы его стены восстановили, значительно увеличив периметр. После реставрации Ваздок стал закрытым городком, в котором проводились научные эксперименты. Впоследствии лабораторию закрыли, некоторые военные и учёные разъехались, другие, кто обзавёлся семьей и домом, остались и научились вести простую и ничем не примечательную жизнь ремесленника и рыбака.
-- Вовремя ты прикатил, Атлас! -- обнимая своего гостя, протрубил Барди, престарелый толстячок с аккуратной белой бородкой и светлыми коротко стрижеными волосами.
-- Нахер вы заперлись?! -- рявкнул Атлас, не разделив радости встречи. Его смуглое лицо приобрело тёмно-коричневый оттенок: он был рассержен.