«<…> если рассматривать всё исключительно с финансовой стороны, то это вложение капитала стало одним из самых выгодных на моей памяти, и я ни за что, уверяю вас, даже за удвоение моих прибылей, не променяю своих работников на разношерстную ватагу, которая обслуживает другие фабрики».
По утверждению Флавина, «в своем воображении Дизраэли создает идеальную систему фабричного производства»:
Рабочие здесь <…> представлены en masse (фр. — «все скопом». — И.Ч.) как реципиенты великодушия. Дизраэлевские понятия о хорошей организации труда изображены в рамках отдельной фабрики и подразумевают действия, направленные сверху вниз, а не содержательный обмен опытом, выходящий за пределы классов.
Разумеется, от младоанглийского социального утопизма Дизраэли трудно ожидать рассуждений о полноценном социальном сотрудничестве между различными классами. И всё же, если оставаться в пределах, очерченных повествованием романа, то нельзя не согласиться со Шварцем, которые отмечает композиционную связь между образами Траффорда и Эгремонта: «Фабрика Траффорда, пример управленческой деятельности просвещенного аристократа, недвусмысленно внушает мысль о необходимости некоего Эгремонта, который будет избран в парламент и возьмет на себя общественные обязанности» (Schwarz 1979: 115).
В отличие от «Конингсби», где сюжет разворачивается преимущественно в стенах аристократических гостиных, «Сибилла» не отличается такой, по выражению Шварца, «клаустрофобией» (Ibid.: 105). Доступ к жизни людей, далеких от дворянской среды, получает не только главный герой, но и вездесущий автор-повествователь, который обозревает как светские гостиные, так и жилища бедняков (иными словами, те самые «две нации», о которых говорит Морли). Вместе с Сибиллой повествователь наблюдает лондонское социальное дно, «где похититель собак и вор-карманник, грабитель и убийца снискали расположение множества людей всех возрастов — сообщников в любом деле, скупщиков, охочих до любой добычи» (с. 331 наст. изд.[173]). Однако это самое дно не является, как показано в романе, неизбежной участью тех, кто оказался в суровых жизненных обстоятельствах. Рассказчик наблюдает и за тем, как герои берут верх над трудностями. Положительные образы таких представителей рабочей среды, как Красавчик Мик и Чертовсор, свидетельствуют не только о необходимости изменения тяжелых условий, в которых живут низшие сословия, но также, по выражению Шварца, о «жизнеспособности, индивидуальном своеобразии и глубокой внутренней человечности тех, кого Дизраэли считал неоцененным ресурсом Англии — искренних простых людей» (Schwarz 1979: 118). Георг Брандес, в свою очередь, отмечает:
В первый и единственный раз Дизраэли отказался от своего обыкновения искать своих героев исключительно в кругу самых богатых и знатных и углубился в заботы и мировоззрение работающего для своего насущного хлеба народа. «Сибилла» составляет исполнение обещания, которое заключала в себе речь [Дизраэли] по чартистскому вопросу с ее заявлением сочувствия чартистам. Это — попытка открыть Англии глаза на жалкое положение низших классов ее граждан и заставить ее снисходительнее относиться к политическим заблуждениям, порождаемым им.
Автор прибегает к поэтике контраста с ее эффектом обманутого ожидания, вводя читателя в мир обездоленных бедняков. Описание «веселого пейзажа», манящего красотой природы, внезапно сменяется картинами «нищеты и болезней», пожирающих «плоть несчастных <…> жителей» городка Марни.
<…> Марни состоял в основном из множества узких и тесных переулков, образованных лачугами, которые были сложены из булыжника либо неотесанных камней, даже не скрепленных цементом; и то ли старость тому виной, то ли дрянные материалы, но со стороны эти дома казались ужасно ветхими, того гляди, развалятся. В видневшихся тут и там щелях свободно гулял ветер; накренившиеся печные трубы утратили половину своей былой высоты; прогнившие стропила явно перекосились; многие соломенные крыши зияли дырами, открытыми дождю и ветру, и все до единой не отвечали своему назначению — защищать от дурной погоды; больше они подходили для того, чтобы венчать навозную кучу, нежели дом. Перед входом в подобные жилища, — а зачастую и вокруг них, — пролегали открытые стоки, полные объедков, очистков и отбросов, которые гнили и распространяли заразу; порой они в неверном своем течении заполняли нечистотами ямы или разливались в огромные стоячие лужи, отчего сильно забродивший раствор жидкой мерзости всех сортов попадал на почву и густо пропитывал стены и землю вокруг.