Жители Водгейта никогда не покидают родного края; он завораживает их своим «неизбывным шармом», поскольку «не утратил ни единой черты своей изначальной организации», но, напротив, «ревностно оберегает ее» (с. 178 наст. изд.[182]). Таким образом, Дизраэли отчасти возвращается к тематике «Путешествия капитана Попаниллы», значительно, впрочем, модифицируя ее. Водгейтцы унаследовали первобытный социальный примитивизм фантазийцев, но без пасторального руссоистского утопизма. Естественные инстинкты, которым они следуют, скорее напоминают о свифтовских йэху, чем о жителях Фантазии. Повествователь отмечает, что в Водгейте «скудная пища и тяжелый труд» являются чем-то средним между «поборниками нравственности» и «весьма добросовестной полицией».
Больше в Водгейте некому читать проповеди и наводить порядок. Не то чтобы люди там безнравственны (поскольку безнравственность предполагает некий расчет) или невежественны (ибо невежество всегда относительно), просто они уподобились животным, бездумным и пустоголовым, и самые мерзкие их выходки — всего лишь порыв грубого или дикого естества.
Однако от йэху водгейтцы отличаются тем, что они не прыгают по деревьям, беспорядочно удовлетворяя свой инстинкт размножения, а занимаются высокопрофессиональным рабочим трудом.
Как производители скобяных изделий они (водгейтцы. — И.Ч.) держали в своем округе пальму первенства; в латунном литье и работе со сталью этим людям не было равных; а уж слава их кузнецов, ковавших гвозди, и слесарей, мастеривших замки, достигла даже европейских рынков <…>.
Тем не менее, высококвалифицированный труд не спасает водгейтцев от ущербности их природы:
Идеал местных жителей — работать упорно, но не постоянно. Они редко посвящают труду более четырех дней в неделю. В воскресенье мастера начинают пить, подмастерья же коротают время, устраивая собачьи бои без правил. В понедельник и вторник население Водгейта поголовно пьяно — независимо от социального положения, возраста и пола, даже младенцы, которых следовало бы кормить грудью, — ведь их угощают капелькой эликсира Годфри.
Кроме подобных развлечений, водгейцам нечем заполнить пустоту души: «Редко повстречаешь здесь юношу или девушку, которые знают собственный возраст, еще реже обнаружишь парня, который видел книгу, или девицу, видевшую цветок» (с. 179 наст. изд.[186]), поэтому в головах местных жителей царит полнейший хаос, и в этой среде не вызывает удивления тот, кто «верует в Господа и Спасителя нашего Понтия Пилата, распятого за грехи наши, а еще в Моисея, Голиафа и других апостолов». Морли, в данном случае не расходясь с мнением автора, саркастически комментирует: «Ну и ну! <…> Неужели нельзя было направить хотя бы одну христианскую миссию не на Таити, а сюда, к нашим же соотечественникам в Водгейт!» (с. 182 наст. изд.[187]).
Образ Водгейта контрастирует с описанием промышленного предприятия Траффорда. Траффорд основывает свои действия на «верной модели отношений между работником и работодателем», и тем самым добивается прибыльного «вложения капитала». В Водгейте «единовластно правит Труд», и любое «вмешательство или влияние чистого капитала вызывает мгновенный отпор» (с. 178 наст. изд.[188]); каждый мастер самостоятельно ведет дело, с деспотической жестокостью распоряжаясь своими учениками. У Траффорда идеально организован производственный процесс: в рабочем поселке «на каждой улице был колодец, позади здания фабрики — общественные купальни; школы находились под надзором бессменного викария местной церкви» (с. 197–198 наст. изд.[189]). В Водгейте нет «никаких общественных зданий: ни церквей, ни часовен, ни ратуши, ни конторы, ни театра», а грязные улицы служат «рассадниками проказы и чумы, чьих испарений было бы вполне достаточно, чтобы отравить воздух всего королевства и наслать на всю страну лихорадку и моровые язвы» (с. 180 наст. изд.[190]). Если фабрика Траффорда, будучи примером поведения просвещенного аристократа, предстает в романе как выражение младоанглийского утопизма Дизраэли, то Водгейт, равно как и окруженная ореолом зловещей заговорщической таинственности церемония вступления одного из персонажей в тредюнионистскую организацию (см. с. 233–238 наст. изд.[191]), воплощает собой дизраэлевский гротеск, который выявляет отрицательное отношение писателя к политической программе чартистов. В этом плане и Водгейт, и означенная церемония, восходящая к традиции готического романа, наглядно подтверждают убеждения Эгремонта (и самого автора), согласно которым только аристократия нового образца способна вывести народ из его несчастного состояния, тогда как попытки простого люда самостоятельно «отстоять свои права закончатся лишь его же страданием и разладом».