Внешний облик Саймона Хаттона соответствует непрезентабельной окружающей обстановке, в которой «почерневшими голыми руками мастерил он те самые замки», какие «не брала ни одна отмычка не его авторства»:
Это был низкий, коренастый здоровяк с мускулистыми руками, чересчур короткими даже для его роста. Наружность (насколько вообще можно судить о лице, столь обезображенном тяжким трудом) выдавала в нем скорее жестокого зверя, нежели дикаря.
В оригинале употреблено выражение «а countenance <…> rather brutal than savage» (Disraeli 1981: 178). Оба противопоставленные здесь слова синонимичны и содержат указание на жестокость и грубость. «Этот дикарь» («This savage». — Disraeli 1981: 392; с. 409 наст. изд.[202]) — характеризует своего брата Баптист Хаттон, и в данной характеристике подчеркнута уместность использования соответствующего прилагательного в отношении фигуры Саймона Хаттона. Какой же смысловой акцент обостряется в противопоставлении слов «brutal» и «savage»? Значение прилагательного «brutal» дифференцируется в следующем определении: «Нечто свойственное животным или напоминающее их поведение ввиду своей: 1) неразумности; 2) похотливости; 3) грубости» («Pertaining or resembling the brutes: a. in irrationality <…>; b. in sensuality; c. in coarseness». — Oxford 1964/I: сл. ст. «Brutal») В свою очередь, существительному «brute» дается определение: «Человеческое создание, для которого характерны животный облик, зверская жестокость, тупость, неразумие и похотливость» («Of human beings and their attributes: brute-like, brutish, stupid, unreasoning, sensual». — Ibid.). Итак, прилагательное «brutal», сохраняя присущее и существительному «savage» указание на жестокость и грубость, фиксирует, сверх того, связь животной жестокости с неразумием, тупостью и похотливостью, тем самым выводя обозначаемый предмет за пределы рассудка.
У водгейтцев своя оценка Саймона Хаттона: его ученики и подмастерья испытывают перед ним одновременно «восторг и ужас» (с. 194 наст. изд.[203]). Их восхищение обусловлено тем, что Хаттон в совершенстве владеет своим ремеслом: (напомним: сделанным им замкам нипочем любые отмычки). Ужас он внушает своим деспотически жестоким обращением с подмастерьями (см. с. 194 наст. изд.[204]). В Водгейте, где нет ни имен, ни фамилий, Саймона Хаттона именуют Епископом. «А это его имя и звание: он же тут всем заправляет. Так уж у нас в Водгейте повелось: всегда епископ верховодил; церкви здесь нет, вот и нужно что-нибудь наподобие» — поясняет один из местных жителей. Будучи воспринят водгейтцами как Епископ, Саймон Хаттон совершает брачные обряды, читая «„Отче наш“ задом наперед» (с. 182 наст. изд.[205]).
Проникновение чартистского влияния в среду водгейтцев изображено в романе как полная неожиданность:
<…> никто и представить себе не мог, будто Епископ и кто-либо из его приспешников когда-нибудь слышал о Хартии и, уж тем более, что они способны так или иначе проникнуть в ее суть или хоть как-то уверовать, что вступление Хартии в силу будет способствовать их интересам или же отомстит за их обиды. Однако всё произошло именно так, как и большинство великих событий в истории: в результате неожиданного подспудного влияния отдельной личности.
«Отдельной личностью», влияющей на водгейтцев, становится «чартистский лидер». Это юноша по имени Филд, который вместе с Джерардом и Морли был ранее членом лондонской чартистской организации и участвовал в заговоре против правительства (см. с. 341–346 наст. изд.[207]). Филд, который «из осторожности никогда не заговаривал о Хартии» (с. 391 наст. изд.[208]), в нужный момент, когда водгейтский «Епископ страшно напился, утомленный жалобами своих „прихожан“, <…> раскрыл ему тайны Хартии», убедив, что только ему, Саймону Хаттону, по силам претворить ее в жизнь. Епископа не приходится долго уговаривать: за дело он «взялся со всей страстью и твердо вознамерился пройти маршем по всей стране во главе колонны водгейтских жителей и насадить новую веру» (с. 391 наст. изд.[209]).