Легкость и энтузиазм — они сродни экстатическому рвению свифтовского Джека из «Сказки бочки», — с какими Епископ переходит в «новую веру», внушенную ему Филдом, который становится его ближайшим подручным, органично вписываются в авторскую оценку водгейтского Епископа и хорошо согласуются с тем тщеславием, что охватывает этого персонажа, когда он отправляется в поход во главе «чертовых котов» по северным, шахтерским, районам Англии. «Наш великий человек, вождь и освободитель народа» (с. 405 наст. изд.[210]), — не без иронии величает его — Филд; зато сам Епископ, войдя в эту роль, уже не сомневается, что его слово — «закон для этой страны» (с. 406 наст. изд.[211]). Хаосом и разрушением — по выражению Карлейля, торжеством «демонической, дикой самой по себе природы человека» (Карлейль 1991: 16) — оборачивается поход «чертовых котов» во главе с Епископом; завершается он «погребальным костром сыновей Водана» (с. 434 наст. изд.[212]), который они сами устроили и сами же разожгли.
В эпизоде, описывающем, как чартистское влияние проникает в Водгейт, упоминаются «пять пунктов» чартистской Хартии, однако содержание их не раскрывается. Между тем, как известно, они имели политический характер:
Чартисты требовали 1) всеобщего избирательного права <…>, 2) ежегодно возобновляемого парламента, 3) тайного голосования на выборах, 4) уничтожения ценза для избрания в депутаты, 5) вознаграждения депутатов, 6) разделения страны на равные избирательные округа.
Отсутствие обсуждения чартистской политической программы в повествовании о водгейтцах само по себе удивления не вызывает: понятно, что гротескно изображенные в романе «чертовы коты», равно как и их предводитель, в силу сатирической специфики, заложенной в этих образах, не способны воспринимать, а уж тем более обсуждать политическую концепцию чартистов. Тем не менее появление Филда в среде водгейцев никак не мотивировано с точки зрения фабулы и не согласуется с общей гротескной картиной водгейтской жизни. Почему, например, Филд, живя в Водгейте, «из осторожности» никогда не заговаривал о Хартии? Ведь в этом поселении нет ни властей, ни представителей Церкви. Несообразности подобного рода образуют композиционный сбой в романе и несут на себе отпечаток авторского произвола.
Если роль чартистов в бунте «чертовых котов» изображена в «Сибилле» с младоанглийских позиций, соотносясь в этом со зрелыми взглядами дизраэлевских положительных героев, Конингсби и Эгремонта, и отличается тенденциозностью, изначально заданной писателем, то положение трудового народа в Англии 1830–1840-х годов передано правдиво, и в плане соответствия художественного воспроизведения реальным жизненным обстоятельствам «Сибилла» не только опирается на те источники, которыми пользовался Дизраэли, создавая свое произведение, — по словам Блейка, «частично на собственные наблюдения, частично на переписку Фергюса О’Коннора, доставленную писателю его другом Томасом Данкомом, парламентарием-радикалом», а также «в значительной степени на вторую часть приложения ко второму отчету парламентской комиссии 1842 года по вопросу об использовании на предприятиях детского труда» (Blake 1966b: 212), — но и имеет параллели в работе Фридриха Энгельса «Положение рабочего класса в Англии. По собственным наблюдениям и достоверным источникам» («Die Lage der arbeitenden Klasse in England. Nach einer Anschauung und authentischen Quellen»; 1845).
Хотя этот труд Энгельса был написан и впервые издан на немецком языке, он целиком основан на английских материалах, которые Энгельс подготовил, находясь в 1842–1844 годах в Манчестере и работая на текстильной фабрике своего отца. Таким образом, Манчестер, послуживший для Дизраэли прототипом Моубрея, был городом, в котором у Энгельса созревал замысел его будущего исследования. Уже один этот факт заслуживает внимания, когда речь идет о сопоставлении «Сибиллы» и «Положения рабочего класса в Англии».
Например, Энгельс в своей работе пишет:
<…> не приходится удивляться тому, что английский рабочий класс с течением времени стал совсем другим народом, чем английская буржуазия. <…>. Рабочие говорят на другом диалекте, имеют другие идеи и представления, другие нравы и нравственные принципы, другую религию и политику, чем буржуазия. Это два совершенно различных народа, которые так же отличаются друг от друга, как если бы они принадлежали к различным расам <…>.
213
У Виппера излагаются чартистские требования всех трех петиций, и поэтому перечислены шесть, а не пять пунктов. Всеобщее избирательное право чартисты распространяли только на мужчин. Один из чартистских лидеров, Уильям Ловетт (1800–1877; см. ил. 121), как поясняется у Виппера, сначала «предлагал поставить женщин наравне с мужчинами, но потом отказался от этого условия» (Виппер 1999: 417). Участие женщин в политике обсуждается на страницах «Сибиллы» (см. с. 397–402 наст. изд. /В файле — Книга V, глава восьмая —