Поражение Германии разрушило Брестский мир, а революция в Германии окончательно добила ее, сделав неспособной для агрессивной политики. Большевики объявили Брестский мир образцом своей гениально предусмотрительной тактики. Они добились «передышки», а Брестский мир оказался жалким клочком бумаги.
Они правы: не Брестский договор, а «социализм» и «дьявольщина» подымут народ против коммунизма, но именно Брестский мир будет стоять на первом месте в обвинительном акте истории против «народных комиссаров». Этим актом положено начало разрушению и моральному падению России.
«Бесы»
Почти пятьдесят лет тому назад был напечатан впервые один из лучших романов Ф. М. Достоевского — «Бесы». Но никогда еще глубина содержания этого талантливого произведения, пророческая проникновенность его автора в психологию русских революционеров, его жестокая и бичующая правда не чувствовались с такою осязаемостью, как сейчас.
Теперь, через пятьдесят лет, «светлая личность» получила, наконец, так долго ожидаемую возможность
Порешить вконец боярство,
Порешить совсем и царство,
Сделать общими именья
И предать навеки мщенью
Церкви, браки и семейства —
Мира старого злодейство.
Так как осталась прежняя программа («Бесы», стр. 341), то «светлой личности» приходится применять и прежние методы борьбы, т. е. «делать убийства, скандалы и мерзости» — «для систематического потрясения основ, для систематического разложения общества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и из всего сделать кашу, и расшатавшееся таким образом общество, болезненное и раскисшее, циническое и неверующее, но с бесконечной жаждой какой-нибудь руководящей мысли и самосохранения — вдруг взять в свои руки» (стр. 644).
Успех этих методов борьбы обеспечен. «Россия есть теперь, по преимуществу, то место в целом мире, где что угодно может произойти без малейшего отпору» (стр. 359).
Ну кто мог поверить, что действительно всё, решительно всё произойдет в России без малейшего отпору?
Этим не исчерпываются вещие слова Достоевского. Он хорошо знал русских людей, знал душу народа и психологию интеллигента, и он без ошибки определил, кто будет производить революцию.
«На первом месте стоят люди, которых соблазняет "мундир", чины, должности, высокое звание секретарей, тайных соглядатаев, казначеев, председателей (читай "комиссаров") и их товарищей.
Затем следующая сила — сентиментальность. "Социализм у нас распространяется преимущественно из сентиментальности".
Затем следуют чистые мошенники; ну, эти, пожалуй, хороший народ; иной раз выгодны очень.
Наконец, самая главная сила — это стыд собственного мнения. Вот это так сила!»
— Да ведь это всё сволочь! — с удивлением восклицает Ставрогин, когда неукротимый агитатор, вселитель «бесов» в мирных обывателей, Верховенский так правдиво охарактеризовал состав своей революционной армии (стр. 373-374); но Верховенский не гнушается «сволочи»:
— Материал! Пригодятся и эти.
Однако он сознает, что для «сволочи» нужно особое обращение. Поэтому он одобряет систему, при которой «каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Все рабы и в рабстве все равны. В крайнем случае — клевета и убийство, а главное — равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям — не надо высших способностей. Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами. Высшие способности не могут не быть деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы; их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается камнями; рабы должны быть равны» (стр. 404—405).
Итак, понижение уровня культуры и низведение всех на положение равных между собою рабов, подчиненных деспотической революционной власти.
«Без деспотизма не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство» (стр. 405).
Роковая судьба ожидает сокровища веками накоплявшейся культуры. Когда восторжествуют скотское равенство и свобода бунтующих рабов, тогда «подлый раб», «вонючий и развратный лакей... первый взмостится на лестницу с ножницами в руках и раздерет божественный лик великого идеала во имя равенства, зависти и... пищеварения» (стр. 329).
Обличительный роман Достоевского бичует всю русскую интеллигенцию. Но кто больше всех воплотил в себе носителей «бесов»? Читатель сумеет ответить на это сам.
Но читатель спросит: кто же спасет Россию? Достоевский предвидел и этот вопрос, и он дал на него два ответа. Один — предположение паразитического русского либерала (стр. 35): «Россия есть слишком великое недоразумение, чтобы нам одним разрешить его без немцев».
Другой ответ взят из Евангелия: «Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло... И вышли жители смотреть случившееся; и, пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме».
Большевики-разрушители
Когда Достоевский писал своих вещих «Бесов», он знал только русских революционеров. Но Ленин усиленно подчеркивает, что большевики ставят своей задачей международную разрушительную работу. Он излагает эти стремления в книге «Государство и революция» (Пг., 1918), написанной на крейсере «Аврора», когда ее автор скрывался от Керенского, и не законченной ввиду того, что после октябрьской революции автор предпочел практические опыты социального переустройства теоретическим исследованиям о нем.
«Ход событий, — говорит Ленин, — вынуждает революцию концентрировать все силы разрушения против государственной власти, вынуждает поставить задачей не улучшение государственной машины, а разрушение, уничтожение ее» (стр. 31).
«Государство, — объясняет дальше Ленин, цитируя Энгельса, — есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим, и в демократической республике ничуть не меньше, чем в монархии» (стр. 75).
Ленин предупреждает, что иллюзий не должно быть: «Диктатура пролетариата дает ряд изъятий из свободы по отношению к угнетателям, эксплуататорам, капиталистам. Их мы должны подавить, чтобы освободить человечество от наемного рабства, их сопротивление надо сломить силой; ясно, что там, где есть подавление, есть насилие, — нет свободы, нет демократии» (стр. 83).
Это подавление силой Ленин считает необходимым и в отношении рабочих, «глубоко развращенных капитализмом» (стр. 96).
«Народ подавить эксплуататоров может и при очень простой машине, почти что без машины, простой организацией вооруженных масс, вроде советов рабочих и солдатских депутатов» (стр. 85).
«Учет и контроль — вот главное, что требуется для налажения, для правильного функционирования первой фазы коммунистического общества. Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие... Все общество будет одной конторой и одною фабрикою, с равенством труда и равенством платы» (стр. 95).
Я сомневаюсь, чтобы эти слова Ленина нуждались в каком-нибудь комментарии. Вопрос идет лишь о том, насколько может увлечь человечество так соблазнительно изображаемое Лениным «равенство нищеты». Но Ленин утешает читателя, что к этому «равенству» скоро привыкнут.
«Когда, — говорит он, — все научатся управлять и будут на самом деле управлять самостоятельно общественным производством, самостоятельно осуществлять учет и контроль тунеядцев, баричей, мошенников и тому Подобных "хранителей традиций капитализма" — тогда уклонение от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким быстрым и серьезным наказанием (ибо вооруженные рабочие — люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить с собой они едва ли позволят), — что необходимость соблюдать несложные основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой» (стр. 96).