Глава мирной делегации, посланной иркутскими революционерами к большевикам, Ахматов, подтвердил, что если бы произошло столкновение советских войск с японскими, то «Политический Центр сделал бы все возможное для того, чтобы создать против Японии, совместно с советской Россией, единый фронт». Ахматов прибавил к этому, что летом 1919 г. он вел беседы с отдельными представителями американской дипломатии и вывел заключение, что «Америка готова допустить существование государства-буфера с включением в орган власти в нем представителя коммунистических сил» («Новая Жизнь», № 93).
«Наиболее крупными представителями американской дипломатии в Сибири, — прибавил Колосов, — были три лица: генеральный консул Гаррис, проживавший в Омске, определенно поддерживавший Колчака, посол Моррис, который постоянно находился во Владивостоке, стоя в оппозиции, но после поездки в Омск склонялся одно время на его сторону, третьим был генерал Гревс, определенный колчаковский противник. На поддержку со стороны американцев рассчитывали повстанцы, участники восстания генерала Гайды во Владивостоке, имевшие основание рассчитывать на помощь Америки в случае вооруженного вмешательства со стороны Японии в подавление восстания». «Представители американской дипломатии неоднократно в разных случаях при своих переговорах с представителями сибирской демократии высказывались в том смысле, что они находят, что только та власть в Сибири будет прочной, в создании которой объединятся все левые демократические элементы, в особенности же социалисты-революционеры и большевики».
Если какие-то, по-видимому, неответственные американские дипломаты действительно это говорили (а Колосов не из врунов), то подобный прогноз не делает им чести.
События очень быстро подтвердили то, что было испытано уже в 1918 г., после свержения большевиков. Социалисты без помощи цензовых элементов создать прочной власти не могут. Они провалились в 1918 г. в Омске, и их место заняло правительство Колчака, они провалились вновь в 1920 г. в Иркутске, и их место заняли большевики.
Переговоры о буфере еще не закончились, как Политический Центр приказал долго жить.
Ошиблись эти дипломаты и в другом отношении: соглашение с большевиками оказалось невозможным даже для социалистов-революционеров.
Ледяной поход
В то время как происходило свержение правительства и укрепление большевиков, по снегам Сибири, несмотря на свирепые холода и отсутствие каких бы то ни было баз, двигались на восток остатки колчаковской армии. Их вел славный вождь, герой волжских походов генерал Каппель.
Куда шли эти войска, что их ожидало? Они сами не знали. Им было ясно лишь одно — что кругом большевики и что они должны уходить. Их поддерживала надежда, что где-нибудь да найдут они не большевистскую власть; их вели вера в их вождя и ненависть к большевикам.
После падения Омска остановить отступавшие войска и привести их в порядок не удалось. Отведенные в тыл части первой армии подымали восстания под лозунгом «гражданский мир». Еще войска не успели подойти к Новониколаевску, как он оказался уже большевистским. Они пошли дальше по направлению к Томску — там оказалось то же. Рабочие угольных копей близ Томска перерезали путь отступавшей армии, ей пришлось пробиваться с оружием в руках. Дальше повторялась та же история.
Штаб главнокомандующего остановился в Ачинске, между Томском и Красноярском. Здесь произошел, вероятно не случайно, страшный взрыв снарядов.
Красноярск, этот сибирский Кронштадт, тоже выкинул красный флаг.
Что делать?
Армии уже не было. Все рассыпалось, перемешалось. Войска шли с огромными обозами. Транспорт был целиком захвачен чехами. Дети, женщины, больные — все ехали вместе с воинскими частями. Сыпнотифозных привязывали к лошадям и саням, чтобы они не выскочили.
Только единство настроения спаивало всю эту беспорядочную массу людей в одно целое, но она утратила привычное руководство и должна была неизбежно рассыпаться.
Но грозная опасность помогла этой беспорядочной массе опять стать армией.
Она находилась под Красноярском. В тылу красные успели уже взять Ачинск. С юга подходили партизанские отряды Щетинкина. Красноярский гарнизон вел переговоры с большевиками.
Брать Красноярск было невозможно — для этого было недостаточно патронов. В этих обстоятельствах генерал Каппель отдал приказ обойти Красноярск и идти вперед, на восток. Приказ этот выразил общее стремление. Каппель приказал идти. Значит, какой-то просвет впереди есть, и не задумываясь над тем, куда, сколько тысяч верст, с какими средствами — тронулись вперед.
Несколько колонн с юга и севера, преодолевая сопротивление красных, обошли Красноярск и вновь сошлись.
С этого момента движение принимает планомерный характер. Приказ начальства строго выполняется, его ждут, ему верят.
Неожиданно для всех генералы приказывают идти на север, по реке Енисею. Этот путь был избран потому, что красные не могли предвидеть подобного маневра, а между тем по берегам рек всегда располагаются деревни, а гладкая замерзшая река представляет лучший путь сообщения. Воскрес инстинкт предков, расселявшихся по берегам рек, и ушкуйников, уходивших за тысячи верст от родных мест по водным путям.
Шли по Енисею, потом пошли по реке Кану и вышли опять к магистрали, где соединились с авангардом армии, благополучно прошедшим через Красноярск. Шли при тридцатиградусном морозе по льду, но быстрая река Кан еще плохо промерзла, во многих местах лед не выдерживал тяжелого груза, и из-подо льда выступала вода. Пришлось побросать сани с лишним грузом.
Вследствие недостатка пимов и тулупов многие отмораживали себе ноги, а некоторые и вовсе замерзали. Обморозился и сам генерал Каппель, который с 4-й уфимской дивизией прокладывал дорогу по извилистой реке, среди дикой и безлюдной местности, личным примером увлекая других.
У Канска был бой. Дорога была опять очищена, и, по-прежнему не зная, что ожидает впереди, армия продолжала продвигаться.
Повстанцы не решались вступать в бой и уходили в тайгу, освобождая путь. Голодная и оборванная армия не теряла присутствия духа. По бесконечно длинным сибирским путям тянулся такой же длинный, как будто бесконечный обоз. По-прежнему ехали жены, дети и больные тифом, которые переносили тяжелую болезнь на открытом воздухе как будто даже легче, чем в госпиталях. Мороз умерял горячку.
Только в Нижнеудинске, который был взят с боя, армия получила суточный отдых, первый от начала похода.
Генерал Каппель с отмороженными ногами продолжал ехать верхом на лошади. Он рисковал жизнью для поддержания духа солдат. Героем он остался до конца. 25 января он ослабевшей рукой подписал приказ о передаче командования генералу Войцеховскому. Труп его был принят в чешский эшелон и перевезен в Читу.
Глубоко в душе каждого каппелевца отозвалась смерть любимого вождя. Любовь к нему, вера в него рассеивали мрак безнадежности. Теперь, когда Каппеля не стало, казалось, тучи сгустились, горизонт стал еще темнее, и лютая сибирская вьюга, залепляющая глаза, скрывающая от человеческих глаз внешний мир, казалось, стала еще злее.
Но, связанные единством настроений, привыкшие повиноваться, солдаты и офицеры выслушали приказ нового главнокомандующего и опять тронулись в путь. Вновь потянулся бесконечный обоз с женщинами, детьми и больными, и вид этой двигающейся, не знающей отдыха, не поддающейся отчаянию лавины внушал даже на расстоянии трепетное ощущение богатой духовной силы исторического народа, не знающего границ ни терпению, ни настойчивости.
Армия вскоре разделилась на три группы, из которых одна продолжала движение вдоль большого тракта, одна пошла несколько южнее, и небольшая часть избрала направление на Верхоленск—Баргузин, с расчетом перейти через Байкал в северной его части.
Главной группе пришлось выдержать бой под Зимой. Тут отличилась Боткинская дивизия; поддержали ее в этом деле чехи.
7 февраля 1920 г. войска подошли к Иркутску. Красные потребовали от них сдачи оружия. В ответ на это решено было взять Иркутск.
Храбрые революционеры находились в паническом состоянии. 7 февраля они убили адмирала Колчака и председателя Совета министров Пепеляева. Других политических арестантов вывезли из города, опасаясь их освобождения и восстановления правительства.