– Моя близко, ошень-ошень близко живет, в тайге живет. Моя – остяк. Нымза – остяк, лето рыба ловит, зимой зверя бьет. Моя давно в тайге живет… Одна живет… Шкуры носит продавать на русские город… Нымза – остяк, но русских любит, хоть великому шайтану и лесным духам молится. Русским Нымза первый друг. Вот убил лесного хозяина Нымза; моя – лапы себе берет, твоя – голову отдаст, сердце и печенку, все самое, ух, вкусная другу отдаст Нымза!
– Спасибо тебе. Сведи нас к себе, голубчик. Девочка устала и голодна, и я тоже, – попросил Андрюша.
– Твоя сестра? – ткнул бесцеремонно остяк пальцем в Сибирочку.
– Нет. Сиротка, чужая. Помоги нам. А я тебе с медведем управиться помогу.
– Спасибо. Моя согласна. Вот бери нож. Не попорть только шкура. Гляди, как моя работать будет. – И, говоря это, остяк быстро вытащил острый нож из своего мехового сапога. Оттуда торчали еще деревянные стрелы с медными острыми наконечниками, похожими на маленькие кинжалы. Лук болтался на спине охотника. Ружья у него не было, только кривой топорик был воткнут за поясом. Медведь лежал неподвижно с другим таким острым топориком, ловко раздвоившим ему череп.
Нымза подошел к убитому зверю и начал с того, что вынул у него топорик из головы. Черная кровь брызнула из раны. Нымза бросился на колени, приник к голове медведя и с жадностью стал пить теплую кровь.
Сибирочка с ужасом и отвращением смотрела на Нымзу. Она не встречала еще охотников-остяков и не знала их обычаев и вкусов.
Между тем Нымза разрезал ножом под брюхом медведя его теплую шкуру и приказал Андрюше надрезать лапы. Когда мальчик сделал это, охотник без труда снял шкуру с дымившейся еще туши медведя. Потом своим острым топориком отрезал ему голову и четыре лапы, одну за другой. Затем изрубил тушу зверя на четыре куска и, приложив палец к губам, пронзительно свистнул.
Опять затрещали сучья и хворост, и легкий на этот раз шум пронесся поблизости. Прошла еще минута, другая, и из чащи выскочила огромная мохнатая собака, очень похожая на медведя, запряженная в низкие розвальни-сани, в два аршина длины.
Обыкновенно у остяков бывают только маленькие, худенькие собаки – лайки. Но собака остяка была совершенно особенная, из породы больших, сильных охотничьих собак, которые только редко встречаются на далеком Севере. Увидя детей, собака вся ощетинилась было, и ее кровью налитые глаза со злобою покосились на них, а огромные клыки оскалились, но Нымза произнес какое-то слово по-остяцки, и страшный пес тотчас же притих. Теперь он только облизывался и косился на лежавшие куски мяса на снегу.
– Лун почуял вкусное мясо… Лун кушать хочет, – сказал Нымза, снова сморщив свое плоское приплюснутое лицо в улыбку, и похлопал собаку по ее всклокоченной шерсти. Та лизнула его руку и умильно завиляла хвостом. – Моя добычу сейчас класть станет. Пускай Лун везет на путь… Твоя помогай… – коротко ронял Нымза, обращаясь к Андрюше, и, схватив самый большой кусок медвежьей туши, положил его в сани. Андрюша последовал его примеру. Когда последняя лапа мертвого и разрубленного на части зверя очутилась на розвальнях, Нымза снял с себя кожаный пояс и пристегнул им куски к саням. Потом он щелкнул языком, как-то особенно громко свистнул, и Лун, взявшись с места, двинулся в путь, волоча за собой сани в глубь тайги.
– Эк хороша! Хороша собака у Нымзы! – прищелкнул снова языком остяк. – А сейчас моя домой идет, и твоя тоже, и он тоже! – снова бесцеремонно тыкал пальцем Нымза то в сторону Сибирочки, то Андрюши.
Андрюша ласково кивнул ему. Он был рад какому бы то ни было отдыху и покою для себя и своей спутницы и, взяв за руку девочку, бодро зашагал вместе с нею за гостеприимным охотником к его жилищу.
Глава XIII
В чуме Нымзы. – Пиршество. – Из огня да в полымя
– Моя чум близка! – изредка ронял шедший впереди детей остяк. – Сейчас там будем.
Действительно, вскоре мелькнул просвет за деревьями, и небольшая поляна, сбегающая скатом к лесному озеру, покрытому теперь толстым льдом и запушенному снегом, представилась взорам детей. На самом берегу лесного озера стояло остроконечное остяцкое жилище, книзу широкое, кверху узкое, заканчивающееся шестом. Оно было сплетено из палок, покрытых звериными шкурами. Из небольшого отверстия вверху струился дымок. Остяк распахнул спущенную до пола шкуру какого-то зверя, и дети вошли в открывшееся им отверстие в чум. Посреди чума был устроен шол (так называют остяки очаг, род печурки); в нем тлели уголья и слабо догорал маленький синий огонек. На земляном полу чума лежали кошмы, то есть куски войлока и шкуры оленя и дикой козы, служившие заодно и постелью, и сиденьем. Незатейливая деревянная и глиняная посуда вместе с принадлежностями охоты, кривым ножом, топором и не то копьем, не то багром, висела на стене чума. Тут же в углу лежала и рыбачья сеть, а на небольшой подставке вроде полочки находилась чья-то высеченная из камня, безобразная голова с огромным ртом и торчащими ушами.