Сидели в хранилище, в подвале музея. В пыльной комнате громоздились огромные сундуки с материалом.
Стеллажи оставляли только узкие проходы, и полки стеллажей были завалены черепками, полусклеенными сосудами, какими-то позеленевшими кусками металла – судя по цвету, бронзы.
Опять японец разливал коньяк, и опять хозяева деликатно переходили на водку. Почему-то археолог Карского музея, Макар Поликарпов, коньяк тоже не особенно жаловал.
Впрочем, и ничего особенно нового Макар Поликарпов не рассказал, разве что настоятельно сворачивал на археологические темы и все порывался рассказать, где и что нашли и где можно попытаться найти еще больше и интереснее.
Вот насчет реликтовых степей кое-что он смог прояснить, но даже и не сам, а через сотрудника, Игоря Андронова, – тот занимался животными ледникового периода.
У Андронова получалось, что затерянные миры могут быть на севере Карского края, скорее всего – в горах Путорана или на крайнем юге, тоже в горах – в Саянах.
В Саянах водится северный олень, у которого самки не имеют рогов, с пятнами по шкуре. У всех северных оленей, вообще-то, на шкуре нет пятен, у оленят пятна исчезают примерно к году. Вот у предков северного оленя были пятна на боках, а у самок не было рогов, и у саянских оленей эти признаки почему-то сохранились.
А в горах Путорана водится снежный баран. В эпоху Великого оледенения точно такой же баран водился по всей Сибири и по всей Северной Америке. После отхода ледников баран жить смог далеко не везде, его ареал разорвался. Сейчас есть четыре ареала снежного барана: на Камчатке, в горах Джугдыра – в Якутии, в горах Корякского нагорья, ну, и вот здесь, на Путоране.
В этом месте у Ямиками Тоекуды явственно стукнуло сердце. Совпадение! Чижиков работал на Путоране. Его доклад был про реликтовые степи под Путораном, как раз… Кажется, след взят!
– Но если на Путоране живет реликтовый баран, там ведь могут сохраниться и другие животные.
– Могут. Но ведь места неисследованные, дикие. Чтобы утверждать наверняка, нужно туда поехать и поработать как следует.
И снова стукнуло сердце у Ямиками Тоекуды.
– А если бы у коллеги были средства, была бы возможность провести такую экспедицию?
– Провести можно, но нужно готовиться. Деньги – это мало. Нужны люди, нужно снаряжение. Особенно – люди.
– Может, вы и возглавите группу, Игорь?
– Вообще-то, лучше бы Михалыча. Он такие вещи умеет делать.
– Подумайте, я с вами еще свяжусь. В пока – вот…
Игорь покраснел, но бумажку тоже взял, как и Морошкин. И про реликтового оленя, и даже про Михалыча Тоекуда слышал далеко не в первый раз, но полагал, что знать это Андронову совершенно необязательно.
На вечер Тоекуда наметил встречу с Печенюшкиным в Карском ученом городке, обедать же намерен был в гостинице. Как раз придя на обед, почтенный Ямиками-сан впервые обнаружил, что кого-то он уж очень сильно интересует. Зная, в какую страну и в какой период ее истории он едет, Ямиками Тоекуда принял меры – например, соединил тоненькой шелковой ниточкой крышку и основную часть своего чемодана. Так, на всякий случай. Интуиция подсказывала господину Ямиками, что это может пригодиться.
И вот ниточка исчезла. В отсутствие господина Ямиками кто-то интересовался содержимым его чемодана.
Несколько минут Ямиками-сан стоял, размышляя, какой вариант поведения выбрать? Потом, насвистывая, он натянул еще одну шелковинку и отправился обедать. И ничто не выдавало его особой озабоченности и волнений, охвативших этого незаурядного человека.
А в институте пахло озоном, нагретой пластмассой и химией. Японец проходил мимо открытых дверей, за которыми сияли автоклавы, в клубах пара метались сотрудники, стучали пишущие машинки, мелькали разноцветные картинки на дисплеях компьютеров. То ли строились математические модели, то ли шла игра в «Цивилизацию».
Из окон лаборатории Савела Печенюшкина открывался вид на колышущиеся сосновые кроны. Плотный, маленький, из старообрядцев, Савел Печенюшкин тоже предпочитал водку. Савел любил водку, японцев, доллары, а также общение с интересными людьми, безумные проекты и международное сотрудничество.
Но вообще-то больше всего Савел Печенюшкин любил науку и всерьез намеревался, среди всего прочего, вывести самого настоящего мамонта – прямо здесь же, в Институте биофизики. А источником генетического вещества для него был волос мамонта, причем самого невероятного, даже, пожалуй, несколько неприличного происхождения. Самое прямое отношение к появлению столь необходимого науке генетического вещества имел гость Печенюшкина – вон тот, в углу, – такой коренастый, краснолицый, толстый и уже начавший седеть. Впрочем, это совсем особая история.
Печенюшкин познакомил, и Ямиками-сан весь подобрался, узнав почтенное имя этого краснорожего гостя. Потому что гость Печенюшкина был тот самый Андреев, к которому так или иначе, а идти тоже было надо.
Был коньяк, который оба пили, но морщились. Печенюшкин реликтовыми животными интересовался, но в экспедицию ехать не хотел. Михалыч реликтами интересовался меньше, а поехать в экспедицию хотел, но не мог. Во-первых, у него была красавица жена, на тринадцать лет моложе мужа, и от нее маленькая дочь, и надолго оставлять их он не мог (а скорее всего, просто не хотел). Во-вторых, Михалыч был страшно занят: второй месяц он дописывал и никак не мог дописать монографию, которая должна была называться «Почему все советские ученые проявляют разные стадии умственной дегенерации?». Монография была заказана солидным международным издательством, ее ждали, и тянуть с ней Михалыч опять же не мог и не хотел.
– А сами вы ничего такого не встречали? – спросил по-английски Тоекуда.
– Такого – это какого?
– Ну, необычных животных.
– Помню, видал синего единорога.
– Кого?!
– Ну, такого… то было на Ангаре, я еще молодой был. Вечерело, я умыться пошел к реке. Спускаюсь по дороге. Закат огромный, северный, в полнеба, и вся река – золотая и розовая. Тишина. Вы были на Севере? – вдруг обратился Михалыч к Ямиками.
– Да, на Аляске.
– Тогда вы знаете, какая там тишина. – Михалыч блаженно улыбнулся. – Так про что это мы?
– Вроде про единорога.
– Вот-вот. Ну, подхожу я к воде, ладонью зачерпнул воду. Холодная, чистая вода. Ангара – это чистая река, вода прозрачная, на пять метров видно в глубину. Такая вот вода, что зубы ломит, светлая и мчится. Мчится со скоростью поезда, представляете?
Михалыч рассказывал, уставившись в лицо Ямиками, и не успокоился, пока Печенюшкин не прервал его, чтобы перевести.
– Вот, значит, зачерпнул, умылся, отпил воды. А он – передо мной! Стоит!
– Прямо в воде?
– Нет, не в воде. Но стоит! – Михалыч сделал рукой непристойное телодвижение, показал, как именно стоит. – Большущий такой, со слона. Я ему: «Ты кто?» А он молчит.
– Нич-чего не понимаю! – это не выдержал уже Печенюшкин. – Он у тебя что, из воды вынырнул?
– Нет, не вынырнул. Скорее – он висел. Ноги у него, как у слона, без копыт, и в метре от воды примерно. Синий весь, трупного такого цвета. Да вы переводите, переводите, Савел! А то – ишь! – уставился и не переводит. Переводи давай!
– Ну, перевел. Так что там дальше?
– А дальше он и говорит.
– Кто говорит?! – не понял Печенюшкин.
– Да единорог же, кто еще! Смотрит на меня противно так и говорит: «Если ты еще, падла, будешь водку закусывать валидолом, точно тебя рогом пропорю, зараза ты!» Добавил еще гадостей, заскрипел зубами и исчез.
– Убежал? – усмехнулся Савел.
– Нет, ну как же он мог бежать? Он же ногами земли не касался. Он исчез.
– Ну как исчез?!
– В воздухе растворился.
Печенюшкин откровенно ржал. Ямиками тонко улыбался – байка как будто ему понравилась. А вообще-то, все здесь было неясно, неопределенно как-то. Сунуть этим по сто долларов? Не заработали, а туземцев нельзя развращать. И как вообще их понимать? Михалыча особенно? Он издевается вот, про единорогов рассказывает. Как к этому относиться? У самих японцев шутки не очень в ходу, а к своей репутации у туземцев Тоекуда относился серьезнее, чем белый сагиб из повестей Киплинга.