А начинал он торговое дело годков с десяти. Но базарам-ярмаркам со жбаном квасным ходил, по рядам разносил, кому кружечку нальет, а кто и две возьмет, медячком-полушкой расплатится, а там и рубль, глядишь, насобирывал-принакапливал, тем и семью кормил, до дела умом и сноровкой доходил.
Бывалочи, утром ранним, затемно потянутся-поедут первые мужики-полуношники с возами, мешками, с товарами, в рогожи завернутыми-покрытыми, схороненными до поры до времени. Только ряд свой найдут-выберут, мешки на землю сымут-скидают, лоб перекрестят, молитву сотворят, святых заступников-угодников помянут, голову от земли подымут, а он, пацан с квасным жбаном, тут как тут, словно всегда рядом был, на базаре жил.
– Кваску испить, ваше степенство, не изволите? Квас добрый, сытный, что хлеб ситный. Вовнутрь сам пойдет, свое место найдет. Попробуйте испить, горло спозаранку промочить. Вам всласть, и мне не пропасть…
Ну, как откажешь-прогонишь сорванца-торговца этакого! Знамо дело, у каждого мужика на возу свой квас припасен, с собой привезен, да свой квас – про запас, а чужой завсегда сытней-слаще, пей на счастье.
– Дорог ли квасок твой, малец?
– Да задаром! По пятачку с носа, по полушке с рыла, чтоб не перекосило.
– Это как понимать-разуметь? – до мужика не сразу дойдет, куда пацан дело ведет.
– Так и разумей, как сказано. Нос имеешь, вкус-аромат разумеешь, разберешь, сам все поймешь, во вкус войдешь, еще возьмешь. А коль рыло замести носа, то никакого с тебя, дядя, спроса. Плати полушку, греби на просушку.
– А не дорого ли будет за пятак?
– Бери за так. Мой квас семерых от смерти спас. А вот восьмой не напился, на телеге ехал, уснул, в овраг завалился. С тех пор его не видали, слыхом не слыхали. Кто квасок мой не пьет, тот свой товар не продает. Точно, дядя, бери не глядя. Мой квасок не про всякий роток. Он у меня ядреный, на луну-месяц заговоренный. Кто его отхлебнет, тот за свой товар хорошую деньгу возьмет.
Мужик башкой крутит-вертит, мозгой шевелит, хоть умом туговат, да в другом тороват: «И впрямь для начала – почину разгоню кручину, выложу пятачок, впереди денек, с торговли лишку возьму, авось наторгую за день поболе, коль Божья воля». Засопит, закряхтит, платочек с денежкой вытащит, пятачок выложит, примет кваску хваленого, на вкус ядреного.
– Не квас, а квасище, ока силища! – Мужик крякнет, в ладошки шмякнет. – На чем таком деланый, настоянный?
– Да он у меня с коричкой, с гвоздичкой, с лимонной корочкой, с листом мятным, для людей сладким. Счастливо, дядя, торговать, все до вечера распродать.
И ведь точно! В аккурат по его слову-уговору все и складывалось-получалось! Уже к полудню распродаст мужик свой товар, доволен-радехонек, едет с базара домой веселехонек, в трактир завернет, шкалик возьмет, мальца-квасника добрым словом помянет.
А вот с теми, кто от кваску того отказывался-отнекивался, всякое случалось: то обворуют, то лошадь уведут-подменят, а то покупатель не идет, товар не берет. Вот и пошел обычай-привычка на базаре среди мужиков с утра, спозаранку, кваску того на счастье-удачу принять, доброе слово заветное от мальца услыхать, а лишь потом торговлю начинать. И им ладно, и ему в прибыток, коль на пользу напиток.
А однажды приехал-пожаловал в Тобольск-город с-о-о-лидный купчина с десятью возами товара для нашенских мест дорогого, редкого, ранее невиданного. Сказывали, будто с самого Нижнего Новгорода привез он посуду с фарфора немецкого, ценного, для важных людей припасенного, из-за границы привезенного. И обустроился тот купчина, дюжий детина, со всеми десятью возами прямехонько посередь базару, словно царев слуга, его правая рука. Никакого ходу-проходу не стало. Но мужики смолчали, обиду от купчины того в бородах зажевали, вострым глазом поглядывают посматривают, как у него торг пойдет-сладится.
Тут к нему прямехонько-точнехонько пацан наш с квасом-кваском и подбегает-подскакивает, кружечку протягивает с приветом-улыбочкой: мол, испей, человек добрый, кваску, разгони тоску. А тот кружечку принял-взял, ко рту поднес, отхлебнул-пригубил, сморщился, словно дохлятину какую учуял-унюхал, да на землю и плесканул-вылил.
– Сырой твой квас, поганый. Не настоялся еще, силу не набрал. А ты народ дуришь-обманываешь. Пошел вон, пока целехонек, а то уши не надеру, будь радехонек.
Пацан обиду стерпел-проглотил, да голову не опустил, отвечает вежливо тому приезжему: