Небольшое оконце ее желтело, железная труба пыхала дымом. Около похрапывала, жевала в торбе лошадь с челкой.
Гошка крикнул веселым голосом:
— Избушка-избушка, стань ко мне передом, а к лесу задом!
Дверь распахнулась. Вышел горбун в нижней белой рубахе, в ватных штанах. Смотрел, вытягивал шею.
— Хто? — спросил горбун. — Хто ко мне пришел?
— Свои, свои, — сказал Николай.
— Чьи свои? — вглядывался тот. Но узнал и сказал сердито: — Притопали, язви вас! Я же писал, не раньше праздника.
— Да будет тебе, — сказал Николай.
— Пойми! Вся деревня знает, что я в этом квартале, а вы завтра грохать начнете. Вышибут меня с работы по вашей милости.
— Ладно, сматывайся! — решительно приказал Николай.
— Ночью? Знаешь, какая тут дорога?
— Пойдешь, — сказал Гошка. — Лошадиными ногами. Вишь, места тебе в избе нет. Да, мы кое-что пролезли тебе, в бумажках.
— Ладно уж, — сказал горбун, принимая деньги. — Но последний раз. Так вот, бочонок вам готов, и картохи мешок. Снег — в сугробах, их сеном прикрыл, чтобы не таял. Всего доброго, городские разбойнички.
— Приятной прогулки!.. Жратва есть?
— Все есть, — ответил горбун. — И мясо, и чай горячий, и хлеб. Сам исть собирался.
…Объездчик оставил (за пятьдесят рублей) хорошо подготовленное место. Он выследил тетеревиные тока и даже нарисовал план на двойном тетрадном листе в клеточку. Отдаленные же тока он подразорил, вынудив этим птицу переместиться в избранные места.
Трое занялись охотой.
Павел готовил. Освобождаясь от кухонной возни, ходил, дышал отличным воздухом.
Ходить было в тысячу раз веселее, чем коченеть в тесном шалаше и стрелять токующих птиц.
Это, в конце концов, была жизнь разумного человека, попавшего случайно в компанию мелких нарушителей закона. Он должен примириться, и все. А птицы… Их здесь множество.
…Вставал он позже всех — в шесть утра. Просыпался от утреннего холода, от разговора галок.
Умывался, шарил в теплой печке и завтракал куском тетерева и вареной картошкой. Шуя, включал транзистор и слушал городские известия.
Утром дел было немного: пучком сосновых веток он подметал избу, сбивая мусор в щели. Потом шел за дровами.
Сушняка в лесу валялось множество. Павел натаскивал его целую гору и рубил на дрова-коротышки, чтобы печке-железянке было удобно пережевывать их.
Нарубив, укладывал в поленницу.
От этой неспешной хлопотни, от синих далей, от процеженного хвоей воздуха, такого чистого, столь богатого кислородом, что Павел даже захлебывался в нем, спокойствие лезло в душу. Обо всем неприятном думалось глухо, словно ничего в легких не было, и болел кто-то другой, а друг Гошка — не браконьер.
Сложив дрова, Павел отправлялся в свои шатания.
Он лазил в кустах, сердя недавно прилетевших дроздов. Из желтых трав вспугивал зайцев, собиравшихся густым обществом. Весело было Павлу смотреть на рассыпавшуюся в страхе компанию.
Он ругался с белками, пытался прочесть иероглифы хвоинок, усеявших талый снег, манил токующих тетеревов, изображая их странный, ручьистый крик.
Или шел по заледенелой дороге в низину, раскисшую, поблескивающую тысячью весенних луж, где в фиолетовых березовых кустиках обитали куропатки.
Там — прилетные утки.
Там — носатые пигалицы.
Однажды вспугнул Павел птичью объединенную стаю. С воды поднялись утки, с берега — табун куропаток, с низкой березки — косачи. Весь отряд (двадцать или тридцать птичьих голов) взлетел с треском крыльев, с общим испуганным кряком.
Этот птичий фейерверк снился Павлу больше недели.
В полдневный пожар вялых трав Павел возвращался домой. Он щипал косача, рубил его на куски и варил густую похлебку. Клал в нее лук и сало, сыпал перец.
В ведре кипятил чай.
Похлебки получалось полведра, чаю столько же.
Охотники приходили часа в два. Они шли, увешанные черными птицами, еле передвигая ноги, такие красномордые, с таким звериным аппетитом, что Павлу было приятно смотреть на них.
Нахлебавшись, налившись чаем, они ложились и говорили о разностях охоты: делились опытом. Иногда приносили раненого петуха и, привязав за лапу, дразнили. Тогда Павел вскакивал и, махая руками, начинал ругаться. Иван говорил:
— Да че мы, в самом деле, надумали?
Он брал птицу за лапы и прикусывал ей голову.
Вечером охотники шли на ток — вечерний.
Павел ждал их, сидя на крыльце: вертел транзистор, выискивал интересные волны, потом сидел просто.
От леса тянуло холодом. Сосны плыли. Мигали, вещая перемену погоды, созвездия. В блеклых травах пробегали двойные огоньки: это любопытствовали мелкие здешние жители, мыши и прочие.