Они миновали Туру и начали подниматься вверх по каменистому Тагилу, добрались до Жеравле, где тащили на себе тяжёлые струги, и переночевали в просторных пещерах, которые тогда нашли в скалах. Везде лежали разбросанные инструменты и обрывки снаряжения; а там, где сделали нужник, жужжали миллионы комаров и навозных мух.
Ещё трижды они ночевали в укреплённых лагерях, встречали обозы с припасами, которые Строгановы теперь посылали через Урал, а Мушков всё лучше и лучше входил в роль священника.
К большому разочарованию Люпина, считавшему это богохульством, Мушков благословлял строгановских возничих, которые со смешанным чувством и часто со страхом в сердце ехали в неизведанную Сибирь. Торговлю с уже завоёванной землёй усердно расширяли; Строгановы не знали покоя. Пока люди на захваченных территориях не пришли в себя и помнили, что их завоевали, первые строгановские чиновники уже сидели в поселениях, меняли и покупали. И у людей не было времени задуматься, что у них новые хозяева...
Они приносили деньги и новые товары, а если хочется дальше жить и есть, иметь крышу над головой и не беспокоиться за детей, то не имеет значения, кто твой хозяин — Кучум или Иван, Христос или Аллах. Для земледельца, ловца, рыбака, охотника это не имеет значения. Люди хотят жить... Политика — игрушка для богатых или для тех, кто хочет разбогатеть на ней.
На «Серебрянке», старом сибирском тракте, по которому ходили монахи, часто гибнущие по эту сторону Урала, Мушков, Марина и Люпин решили отдохнули в ложбине между двумя скалами.
— Что будем делать? — спросил позже Люпин. Горел костёр, светила луна, стояла тёплая и тихая ночь, как раз для любовников, и Мушков задумался, как бы отправить отца спать в другую пещеру, потому что истосковался по Марине и охотно подержал бы её в эту ночь в своих объятиях. Люпин спал очень чутко и сразу просыпался при любом шорохе, и когда Мушков однажды захотел во время долгого путешествия погладить Марину и заворочался под одеялом, Люпин поднялся и сказал: «Мушков, не забывай, что ты носишь рясу священника!»
Это был вежливый намёк на то, чтобы стиснуть зубы и терпеть в присутствии отца. Мушков повиновался, но в эту тёплую летнюю ночь кровь в нём заиграла сильнее, чем порядочность и сдержанность...
— Как это — что будем делать? — спросил Мушков. — Тебе здесь не слишком жарко, отец? Рядом есть пещера попрохладнее.
Люпин посмотрел на него, и Мушков опустил голову.
— Я имею в виду, что делать, когда дойдём до Чусовой? Построим плот и поплывём вниз? Это будет быстрее и сэкономит силы.
Мушков вспомнил о трудностях, когда они гребли вверх по реке, и покачал головой.
— У меня есть лошадь! Я больше ничего не хочу знать о плотах или лодках! Мы поедем верхом!
— По воде было бы проще... — сказала Марина.
— Нет! — Мушков почувствовал, как ему трудно спорить с Мариной. И удивился, что она не стала возражать. — Позволь мне хотя бы сохранить память о казачьей жизни — мою лошадь!
Какой весёлой может быть казацкая жизнь, они почувствовали, когда заснули. Перед пещерой раздался топот копыт и конское ржание. Мушков и Люпин вскочили и схватились за оружие. Вошёл возничий, который с благословения Мушкова накануне отправился в Сибирь. На его лбу кровоточила рана.
— Казаки! — закричал он. — Отсюда по дороге около двух вёрст! Я сбежал, иначе они избили бы меня до смерти. Они спрашивали о вас, о священнике, которого зовут Мушков. Это ты, батюшка?
— Я! — ответил Мушков. — Хорошо, что ты нашёл нас! Отправляйся к Строгановым и скажи, чтобы они поставили в Успенске три больших свечи!
Верующий возничий перекрестился и ускакал, прежде чем сюда доберутся преследователи.
— Я знал, что Ермак пошлёт за нами погоню, — сказал Люпин. — Он ненавидит, словно обманутая женщина!
— Я не думал, что они нас догонят! — Мушков достал из седельных сумок порох и пули и разделил на двоих.
Часть отдал Люпину, но Марина спросила:
— А мне?
— Ты останешься в пещере! — сказал Мушков.
—Что за глупость? — воскликнула она.
— Я приказываю! — сказал и Люпин.
Она посмотрела на отца, и вдруг он понял Мушкова, который всегда жаловался, что Марина размягчает его сердце одним взглядом.