— Что нам остаётся? — спросил Мушков, разведя руками. — Придётся украсть! Разве я не говорил: лучше отобрать, чем просить...
— Иван... — неодобрительно сказала Марина. — И это говорит печник?
— Люпин, она бьёт в самое сердце! — жалобно воскликнул Мушков. — Что посоветуешь?
— Я поеду вперёд и осмотрюсь, — ответил Люпин. — В одиночку я не буду бросаться в глаза. В ближайшем местечке куплю одежду. — Он задумчиво посмотрел на Мушкова, потом перевёл взгляд на Марину. — Прекрасная штука — свобода! — сказал он. — В Сибири Ермак хочет тебя убить, в России царь хочет тебя убить, потому что ты казак, а в Пермской земле тебя повесят, потому что ты самозваный священник. Что бы ты ни делал, Мушков, везде тебе конец! Трудно будет найти где-нибудь уютное местечко для спокойной жизни!
— В Москве, — тихо сказала Марина. Она тоже поняла, что Мушков попал в трудное положение... Любой мог его застрелить и получит за это награду. — Никто в Москве не спросит, кто мы, — смело сказала она, глядя на Мушкова.
— Москва! — Люпин посмотрел вдаль. Между лесами и каменистой равниной текла Чусовая, впадающая в Каму, где для каждого человека начиналась свобода — только не для Мушкова. — Ты знаешь, где Москва, доченька? Сколько вёрст отсюда? Тысячи вёрст... До Москвы ещё надо добраться!
— Ты боишься, отец? — Марина обняла Мушкова за пояс и прижалась к нему, а тот погладил её по голове. Он рассеянно смотрел вдаль, уголки губ подёргивались. — Мы уехали в Сибирь и вернулись оттуда в Россию. Доберёмся и до Москвы... Мы доберёмся до любого места в этом мире, потому что любим друг друга...
Если бы человечество руководствовалось только любовью, не нужен был бы рай на небесах. Но, к сожалению, это не так, и поэтому мир превратился в сумасшедший дом, которым, вероятно, останется навсегда...
Люпин поехал один, как было условлено, от Чусовой в Пермскую землю, чтобы разузнать настроения населения. Под Строгановыми люди жили спокойно. Хватало еды, сельское хозяйство процветало. Строгановы прокладывали дороги, на которых не было грязи весной и осенью, на торговых станциях устанавливали приличные цены за шкуры, солеварни давали работу даже тем, кто по глупости потерял всё что имел, деревни были защищены от набегов враждебно настроенных местных князей... До тех пор, пока сюда не прибыли стрельцы царя...
Строгановы сдерживали их появление как можно дольше. Дед Аника, хитрая лиса, пообещал Ивану IV самостоятельно заботиться о порядке, а братья Яков, Григорий и Семён также убедили царя, что военные вызовут большое недовольство. Но теперь на Каме правили молодые Строгановы, Никита и Максим, и царь в далёкой Москве, им не доверял. Известие о том, что Ермак Тимофеевич вторгся в Сибирь и дважды разбил войска Кучума, послужило для царя сигналом.
— Строгановы становятся слишком могущественными, — мрачно сказал он своему доверенному лицу Борису Годунову. С возрастом царь становился всё жёстче. У него не осталось друзей, и никто не стремился стать его другом. Быть другом царя означало попасть на плаху, быть ослеплённым, с вырванным языком... — то есть одарённым, так сказать, царскими милостями.
Лишь два боярина находились рядом с Иваном: могущественный Борис Годунов, ожидавший своего часа после смерти Ивана, и князь Шуйский, утончённая личность, изощрённый интриган, заставивший Годунова поверить, что тот может стать новым царём, а тем временем тихо ведущий собственную игру за царский престол.
— Надо послать войско в Пермскую землю, — сказал царь, которого давно называли «Иваном Грозным». — Годунов, как мы это обоснуем?
— Я слышал, — задумчиво ответил Годунов, — что в Пермской земле много самозваных священников, которые собирают милостыню для несуществующих церквей и монастырей и обогащаются на людской доброте. Строгановы — хорошие купцы, верные христиане, строгие хозяева, но не могут позаботиться обо всём. Теперь ваш взор повернулся к Сибири... Это ваша земля, которая страдает. Государь, отправляйте войско на Каму для защиты Строгановых. Они должны воспринять это как подарок царя.
Царь кивнул. Он сидел на покрытом соболиными шкурами троне, в подбитом мехом кафтане, запахнутом на измождённой фигуре, в остроконечной, шитой золотом и жемчугом шапке на седых жидких волосах. Редкая борода свисала на впалую грудь. Ему всё время было холодно, даже жарким летом. Девушки, которых клал в его постель князь Шуйский, не могли его согреть... Старый, озлобленный, жестокий человек, чувствующий приближающуюся смерть, но не желающий умирать. Человек, который боялся небесного суда, хотя в последние годы молился больше, чем правил, который строил новые церкви и призывал всех русских помнить о его богоугодных делах...