Ккрепкий тростниковый ром стал единственным действенным средством от морской болезни и гнетущих мыслей. После очередной ночной попойки он на полусогнутых полз наверх, где его выворачивало на потеху всей команде. К вечеру налетал треклятый шторм, он надирался, под утро очухиваясь в чьей-то койке. Кособоким крабом добирался до палубы и снова шумно травил за борт.
Замкнутый порочный круг повторялся с завидной регулярностью. Прерываясь, когда корабль входил в гавань и его пинками вышвыривали на причал.
Отличное путешествие, якорь вам всем в задницу. Теперь он имеет полное право утверждать, что познал мир во всех его проявлениях. А мир равнодушно поимел его.
Да и наплевать. Он вручит доверенные ему письма и отправится дальше. Исключительно по суше. В Орлей, навстречу хитросплетениям Игры. К золотым маскам, оголтелому блядству на очередном балу и прочим радующим душу увеселениям.
Орлейская знать еще схлестнется в жестокой дуэльной карусели за право заполучить иноземного гостя с изысканно-порочной репутацией на вечеринку. Ведь над ним больше не властны никакие обязательства. Он совершенно, абсолютно, апофигистично свободен. Все время мира отныне принадлежит ему. Можно творить все, что вздумается, не заботясь о последствиях и общественном осуждении. Отвергнутый пария в неведомых краях, как это прекрасно. Замечательно. Охуенно, пропади оно все пропадом.
Чудеса случаются. Он сохранил свиток, подтверждавший его полномочия доверенного порученца дворфского торгового дома. С одной стороны листок малость подмок, с другой обгорел, но печать и подпись уцелели. Стражники в гавани косились с подозрением, но какое ему дело до мнения закованных в железо тупиц, раз его благополучно впустили в город?
Ужасный, отвратительный город. Вырубленный в скалах безумными двергами по тевинтерским чертежам. Плодом эдакого противоестественного сношения мог быть только кадавр. Это не заслуживало права именоваться архитектурой. Извращенный, по ошибке воплощенный в жизнь кошмар одержимых властью и манией подозрительности магистров, которых на лигу нельзя было подпускать к строительству. А местные ничего, живут. День за днем, год за годом. Плодятся, торгуют, шаркают по улицам, вдыхая кислые испарения и едкий дым мастерских. Считают, что неплохо устроились. Милая Андрасте, сейчас его опять стошнит. В чахлую поросль, что громко зовется уличной клумбой. Под осуждающими взглядами обывателей. Ну чего уставились? Моряк сошел с корабля и должен заново привыкнуть к незыблемости земной тверди. Утрется и пойдет дальше.
Сохраняй бдительность, хором твердили ему перед поспешным отъездом. Не задирайся, не учиняй вокруг бардак и хаос. Избегай сестер Церкви и рыцарей-храмовников. Отыщешь в Нижнем городе таверну, спросишь нужное лицо, отдашь запечатанную сумку. Что делать потом, решай по обстоятельствам. Ты теперь один, сам по себе и сам за себя.
Если забегаловка окажется приличной, он снимет комнату на ночь. Закажет самую горячую ванну в тщетной надежде смыть грязь чужих прикосновений и липкий кошмар дальних странствий. Ноги его здесь завтра не будет. Он не выдержит еще одного дня в ловушке смыкающихся стен, грязных тупиков и едва удерживающихся в пазах решеток, перекрывающих тесные проулки. Лучше уж насквозь прогнивший Орлей с его жирной позолотой, нарочитой вычурностью, фальшью и наляпанными повсюду львиными мордами.
Или местные, безошибочно распознав в нем чужака, нарочно указывали неверную дорогу, или отравленный ривейнским пойлом рассудок напрочь отказывался соображать. Он трижды дал кругаля, неизменно выходя к одному и тому же перекрестку. Раскланялся с унылым двергом, торговавшим с лотка железным хламом. Порвал плащ, зацепившись за ржавые штыри ограждений. Спохватился, осознав себя бредущим через кривой мосток в сторону подозрительных трущоб, и шустро повернул назад. Посулил медный грош пацану-оборванцу, чтобы тот наконец сопроводил его в нужное место.
Пащенок надкусил монетку и махнул рукой, мол, шевели дрыгалками. Провел гостя краем немноголюдного, безобразно захламленного торжища. Растянувшегося аж на целых три соединенные выщербленными лестницами площади. Высокие узкие дома вокруг безмолвно умоляли об очищающем пожаре. Кое-где между облупленными фасадами трепыхались выцветшие, драные полотнища оранжевого и зеленого цвета. Паруса давно утонувших кораблей. Создатель, этот город проклят с момента закладки первого камня и принесения первой очистительной жертвы. Может, легенды о том, что именно в Киркволле — Эмериусе былых времен — павшие магистры ценой сотен тысяч жизней рассекли ткань Завесы, недалеки от истины? Он всем нутром ощущал сквозь камни мостовой зловещую, немолкнущую дрожь страдающей земли.