— Может, во мне говорит зависть пополам с восхищением. Могу я... взглянуть поближе?
Варрик малодушно зажмурился. Обычно это он решительно стягивал с кого-то кокетливо хихикающего или нетерпеливо ерзающего пышную хрустящую юбку или модные полосатые штаны, а тут вон как обернулось. Занесите в хроники, он сам на это согласился. Будучи в твердом уме и трезвой памяти. С тактичностью-то у Фенриса все в порядке, хотя с точки зрения эльфийской эстетики сейчас перед его прекрасными глазами предстанет сущее безобразие. Надо было потушить светильник. Хотя какая разница, если они оба неплохо видят в темноте?
И как бы он тогда смог любоваться игрой света и теней на лице Фенриса?
Гребаная Бездна, что скажет скрывающийся невесть где Бартранд, когда до него долетят пикантные слухи из Киркволла. Ханжа и сволочь Бартранд, никогда не упускавший возможности попрекнуть взбалмошного и неотразимого младшенького неудачливой интрижкой. Не сказать, чтобы Варрика сильно волновало мнение обделавшегося по всем статьям братца... просто было бы чрезвычайно приятно взглянуть на его багровую и перекошенную праведным негодованием физиономию. Чтоб ты сдох в муках, Бартранд.
— Оу, — негромко повторил эльф. Расчетливо неспешным движением провел сложенными пальцами снизу вверх. Одним легким жестом превращая рассудок уважаемого дешира Торговой гильдии в бултыхающееся смородиновое желе. С выложенной сморщенными ягодками дурацкой улыбкой. С сердцем, заполошно колотящимся о ребра в безнадежной попытке проломить костяную клетку. Фенрису не понадобится оживлять оплетающие руку клейма — глупое сердце само вот-вот выпрыгнет и уляжется ему на ладонь. Почему, ну вот почему? Жили же спокойно. Гоняли разбойников, ввязывались в смертельно опасные авантюры, напивались и буянили. А теперь его трясет от макушки до пяток, он голый и потеет, как свинья. Из перехваченного судорогой горла рвется жалобный скулеж. То ли просьба перестать наматывать его душу на кулак, то ли униженная мольба не останавливаться. Продолжать вкрадчиво и нежно, так нежно оглаживать изнывающее достоинство. Древние Предки отлично пошутили. Теперь эти говнюки наверняка ржут в голос, созерцая вечную маету и страдания потомков в поисках партнера. Потому что кто ж добровольно позволит запихнуть в себя такую красу несбиранную?.. — Ты говорил, у тебя есть веретенка?
— Рабочий верстак, — с усилием припомнил Варрик. — Полка справа... нет, слева. Стеклянный флакон, квадратный такой...
— Никуда не уходи, я быстро, — смазанное движение, слегка качнувшее матрас на постели. Тихое шлепанье босых ног, шелест откинутого занавеса, отдаленное позвякиванье. Частая дробь дождя, хоть на время смывающего грязь и копоть с городских улиц. Просочившийся в окна медвяный аромат распустившихся соцветий венадаля, этих крохотных белых звездочек. Может, именно так из множества мелких поступков и взрастает доверие, о котором столько разглагольствуют, но которое так трудно завоевать? Они не первый год прикрывают друг другу спину в бою, и Варрик был тверд в намерении вскорости привлечь Фенриса к своим делам. Нельзя же отличному бойцу всю жизнь торчать в старом особняке, от случая к случая убивая людей и чудовищ. Раз ты доверил кому-то жизнь и ключ от жилища, то, наверное, сможешь доверить и задницу? Не особо привлекательную и соблазнительную, но красота, как говорится, в глазах смотрящего...
В бездонных эльфийских глазах. Как притягательно они мерцали зеленым и золотистым, когда Фенрис вернулся и боком запрыгнул на кровать. Опустил ладонь на колено, мягко потянув в сторону в знак того, что сейчас нужно раздвинуть ноги. Вот так, как можно шире, до хруста в копчике, и потом согнуть колени.
Привыкший все подмечать разум Варрика, насвистывая, удалился на прогулку в теплый, шелестящий каплями ночного ливня туман. Он бездумно следовал за прикосновениями рук в шелковых перчатках с отрезанными пальцами. Направляющих, подсказывающих, скользящих, ласкающих. Все, что от него требовалось — не забывать дышать таким горячим и колючим воздухом, смотреть в прохладную зелень глаз, сходить с ума от пугающей новизны ощущений. Вроде бы это с ним уже было. Податливые тела с неразличимыми лицами, незамысловатые движения, всплеск краткого удовлетворения в финале. Почему теперь все не так? Так остро, так открыто, так неловко? Так... желанно? Так необходимо?