— Да, — сдавленно пробормотал Варрик. — Немножко заезженный, но при умелой подаче из него можно состряпать маленький шедевр.
За минувшие годы у любознательного дворфа накопилась целая пригоршня обрывистых воспоминаний Фенриса о его жизни в Империи. Включая драгоценный дар острова в Недремлющем море. Они занимались любовью, и эльфу удалось на миг разорвать мутную пелену забвения. Вспомнив имена из своего детства или юности. Времени, напрочь вычеркнутого из памяти.
Всякий раз это было... слишком больно. Никто не имел права так обращаться с живым существом, но таков был ублюдочный мир, в котором им выпало жить, и Фенрис считался собственностью своего владельца. Говорящей вещью в облике эльфа, с которой можно творить все, что вздумается.
Они не понимали. По мере сил они старались понять Фенриса, но так и не смогли. Да, их жизнь тоже не была сплошным сахаром и медом. Хоуки и Авелин потеряли все, едва уцелев во время бегства от Мора. Чародеи-отступники Андерс и Мерриль обречены всю жизнь быть настороже, увертываясь от слишком назойливых объятий Церкви. Его собственный клан изгнан на поверхность. Серых Стражей Андерса и Бетани через десяток лет настигнет Зов. Вынуждая беспрекословно идти навстречу потере человеческого облика, безумию и одинокой смерти от рук Порождений Тьмы.
Вот только каждый из них родился и жил свободным.
— Вы научили меня читать, а Иза подарила уверенность в том, что можно быть собой, не опасаясь наказания, — их пальцы уже привычным движением сплелись между собой. — Ты постоянно болтал со мной. Обо всем на свете. О вымышленных людях и настоящих, о тебе и мне, рассказывал о каждом в нашей компании. О загадках, историях, о том, что было и будет. Навязчивый гном вынуждал меня думать, и это донельзя раздражало. Потом — успокаивало. В один из дней — стало необходимым. Я огляделся и понял: мой дом слишком тесный, грязный, ветхий. Он больше никуда не годится. Мне все еще боязно ступить за порог, но я не в силах отсиживаться и прятаться внутри. Особенно если меня теперь дожидаются снаружи.
Для Фенриса, не склонного и плохо умевшего говорить о собственных чувствах, долгая путаная речь вполне могла считаться пламенным признанием во взаимности. Похоже, элвен и не ждал ответа, довольствуясь тем, что сумел выговориться и был выслушан. Выплеснув прочь наболевшее, пережитое и отболевшее. Заменив отринутые мысли другими. Новыми, только начинающими взрастать. И Варрику, для которого игра фразами и смыслами всегда оставалась самой занимательной и азартной из все существующих забав, порой становилось невероятно, до немоты трудно подыскать нужные слова. Те, что будут не подходящими строчками, выдернутыми из романа, но подлинным отражением его отношения к лежащему рядом созданию. «Мне так жаль, что с тобой произошло столько скверных вещей и ты терпел свою боль в одиночестве. Ты ничем этого не заслужил», — не подойдет, Фенрис не нуждается в снисходительной жалости. «Постарайся забыть, пусть былое сгорит и развеется пеплом»? Но именно пережитые в Тевинтере испытания выковали из эльфа того, кем он стал теперь. «Я обещал тебе новые страницы в книге твоей жизни, и, кажется, в ней начинают появляется первые строчки»? — покарай его Андрасте, до чего выспренно и неуместно.
Может, сейчас наступил тот самый редчайший случай, когда молчание лучше тысячи слов? А самым верным и разумным поступком будет — повернуться, оказавшись лицом к лицу. Протянуть руки, беззвучно обнявшись в темноте и тепле посреди огромного города, в безопасности дружеского дома. Ощущая сквозь ткань рубашки сильное, ровное биение чужого сердца, крепко прильнувшее тело и щекотку жестких волос, мазнувших по лицу.
Нежную, хрупкую тишину расколол истошный вопль.
Мужской.
Прилетевший со второго этажа.
Не рык удовлетворенной страсти, чего стоило бы ожидать посреди ночи от братцев Хоук, воодушевленных подругами. Крик более смахивал на панический визг.
Варрик непроизвольно дернулся — вскочить, распахнуть дверь, бежать вызнавать, что за очередная беда стряслась — и был удержан на месте твердой рукой компаньона. Под откровенно злорадный шепот над ухом:
— Тшш, это новичок вопит. Надеюсь, пес обслюнявил его с головы до ног.
— Тьфу на тебя. Тьфу на вас обоих, — дворф рухнул обратно в постель. — Шутники гребаные. Как у тебя сердце не дрогнуло подбить бедную безответную зверюшку на столь подлое коварство?