— Изабелла, драгоценнейшая, уймись. Я оценил твою заботу. Мы вроде договорились, так что прекращай мучить Фенриса.
— Он сам себя мучает. Ну растолкуй мне, как так можно — не зассать рвануть в одиночку бить гнусную харю огру, но бояться выдавить из себя пару слов?
— ...не на одну ночь. И я не удеру.
— Хвала гребаному Создателю, он это сделал! — бурно возликовала Изабелла. Одним цепким движением изловила смущенного эльфа за костлявое плечо и бесцеремонно дернула к себе.
Ее поцелуй, как и все, что творила Ривейни, был вульгарным, откровенным и смачным — а вот робкая попытка Фенриса отодвинуть дорвавшуюся пиратку успехом не увенчалась. Вспорхнувшая ладонь Изабеллы глубоко зарылась в серо-серебристые пряди. Другой рукой она торопливо нашаривала узел затянутой на бедрах эльфа рубахи. Отыскала, мастерским движением пальцев растянув алую ткань.
Рубаха скользнула по смуглым ногам, оплетенным тонкими линиями татуировок, и упала.
Они потрясающе смотрелись вдвоем. Хоть немедля зови живописца и заказывай картину для внутренних покоев, либо обложку увлекательного романа о похождениях лихой покорительницы морей Белладонны. Так они и должны были выглядеть — капитан Белладонна и эльф Ферри, существуй они где-то, помимо неуемного воображения мастера Тетраса. Которому было недостаточно приумножать семейные богатства, цапаться с представителями Торговой гильдии или просто наслаждаться жизнью обеспеченного наследника дома Тетрас. Которого тянуло заглядывать в опасные темные омуты путаных человеческих и не-человеческих чувств, выуживая обитавших в тамошних глубинах чудовищ. Нравилось задаваться заковыристыми вопросами о природе страстей, их причинах и следствиях.
А еще ему нравилось смотреть на целующихся Фенриса и Изабеллу. До острой рези под ложечкой и разгорающегося жара в паху. В спокойном осознании того, что минувшей ночью он два (или все-таки три?) раза кончил под хмурым эльфом — и, не задумываясь, повторил бы это снова сколько угодно раз, потому что близость с Фенрисом была потрясающей и сводящей с ума.
Счастье, что Изабеллу невозможно ревновать. Занятие столь же бессмысленное, как гневаться на шторм, грозу или стихийное бедствие. Любой, кто оказывался с Ривейни, неважно, мужчина или женщина, быстро забывал о своих тревогах, сосредотачиваясь только на ней, такой искренней в своем веселом бесстыдстве. Такой обманчиво доступной. Такой фальшиво-откровенной и жадной до удовольствий. Возможно, потому что прежде Ривейни была лишена всех радостей жизни? Кто знает, кем и чем она была до того, как оказалась за штурвалом пиратского корабля, а потом лишилась его? Будучи сильно под хмельком, Изабелла порой поминала недобрым словом свою мать, мошенницу-гадалку. Якобы ушедшую в Кун, но до того сплавившую юную дочь замуж в обмен на три козы и сноп пшеницы. Или на осла с повозкой. Или на ящик антиванского бульбуля, версии всякий раз отличались.
Руки Изабеллы неостановимо и настойчиво кружили по плечам и напряженной спине эльфа. Фенрис придерживал подругу за круто выгнутые бедра, неторопливо, словно напоказ, целуя открытый участок золотистой кожи выше среза тяжелого ожерелья. Со своего места Варрик видел полуопущенные веки эльфа и неожиданно мягкую улыбку Изабеллы.
Качнувшись, она плавно извернулась, оказавшись лицом к лицу с дварфом. Стоявший сзади Фенрис обнимал ее, уткнувшись лицом в ворох темно-каштановых локонов. Когда эльф вскинул голову, зеленые глаза стали темными, как море перед грозой, и настойчиво вопрошающими.
— Я помню уговор, — тягуче выдохнула Ривейни. — Если ты или Фенрис против, я не буду настаивать. Но вдруг ты увидеть нас... нет, не нас, а Белладонну и Ферри?..
Где-то в уголке Тени для него наверняка уже приготовлено отдельное местечко. Там есть стол, удобное кресло, бесконечные запасы бумаги, перьев и чернил, и самая смазливая из демониц Желания готова приносить эль по первому требованию. За этим столом мастер Тетрас обречен бесконечно писать свой лучший роман, беспомощно наблюдая, как завесный огонь пожирает каждую из завершенных страниц.
Искушение оказалось слишком велико. Варрик кивнул. Хитрюга Изабелла видела его насквозь, знала, куда нанести смертельный удар, а Фенрис... Книги пробудили в эльфе любопытство и жажду знания, жгучий интерес к процессу творчества дал толчок доселе дремавшему воображению. Фенрис говорил, что пытался ощутить себя в шкуре вымышленного персонажа — иногда так было легче воспринимать новую, незнакомую жизнь.