— Как же? — настаивал я. Солдат ответил: — Гм!
— Гм! Что это за «гм»! — крикнул я. Солдат опять не ответил.
— Вы слышите? — крикнул я. — Слышу, — ответил солдат. Я: — Я боялся, что вы ушли. — Он: — Нет, я здесь.
Я: — Мне не хочется, чтобы вы ушли. Он: — Я не ухожу.
— Вот и хорошо, — сказал я. И заколебался. Сказал «хорошо» еще раз. И опять заколебался. И опять сказал «хорошо». И еще раз заколебался. Наконец, спросил: — Это очень плохо?
— Увы, да, — ответил он. — Связанный, как раб, каждый день снова и снова пронзаемый на поле, где снег и кровь.
— А! — крикнул я. — Так вот что вы представляете!
— Именно, — ответил солдат. — Я — частица этой славы. И я сказал: — А много вам приходится страдать?
— Много, — сказал он. — Тысячекратно. Я: — Тысячекратно?
Он: — От каждого напечатанного слова, от каждого произнесенного слова, от каждого миллиметра воздвигнутой бронзы. Я: — Вы плачете от этого? — Он: — Плачем.
— И все-таки, — сказал я, — вы играете с братишкой, разговариваете с девушкой, делаете все остальное… Разве это не утешение? — Не знаю, — ответил солдат.
— Этого мало? — сказал я.
— Не знаю, — снова ответил солдат.
— Вы от меня что-то скрываете. Казалось, вы спокойны и ничто не может обидеть вас.
— Так оно и есть, — ответил солдат.
— Значит, — крикнул я, — неправда, что вы плачете!
— Увы! — вздохнул солдат.
Смиренным голосом я спросил его: — Могу я что-нибудь сделать, чтобы вас утешить?
Он опять принялся твердить, что не знает. Я подсказал ему: — Может быть, сигарету? — И стал искать по карманам сигареты, добавив: — Хотите, попробуем?
— Попробуем, — ответил он. Я протянул сигарету: — Вот!
Но сигарета осталась у меня в руке. Я окликнул его:
— Где вы? — Я здесь, — сказал солдат.
Я встал, сделал шаг вперед, потом еще шаг, держа сигарету, которая так и оставалась у меня в руке.
— Короче, хотите или нет? — крикнул я.
— Хочу, хочу, — ответил солдат.
Я крикнул: — Тогда держите! — Солдат не ответил.
— Держите! Где вы? — кричал я.
Солдат больше не отвечал мне. А я все кричал, я пустился бегом вон из долины, я оказался опять на площадке материнского дома — и увидел, что кладбище со всеми его огнями глубоко подо мной.
XLIV
Я проспал весь остаток этой ночи и забыл все, но когда проснулся, день еще не наступил.
Серый пепел окутывал Сицилию во льду гор, солнце еще не вставало и как будто не собиралось вставать. Была ночь без ночного покоя, без сна; по воздуху летели вороны, с крыш, из садов время от времени доносились выстрелы.
— Что это? — спросил я.
— Четверг, — ответила мать.
Она была спокойная, снова набросила на плечи одеяло, обула мужские башмаки; но настроение у нее было неразговорчивое.
— Сегодня я уезжаю, — сказал я ей.
Мать пожала плечами, на голове у нее был тот же пепел, что окутывал Сицилию.
— Что это там? — крикнул я. Поднявшись, я вышел на площадку, и мать медленно двинулась следом, как будто надзирая за мной.
Бух! — ударило ружье.
— В кого это стреляют? — спросил я.
Мать остановилась в дверях и смотрела вверх, где летали вороны.
— В них? — спросил я. — Да, в них, — ответила мать.
Снова раздался ружейный выстрел, разорвав пепельный воздух, вороны закаркали, неуязвимые.
— Смеются! — заметил я.
— Что, с тебя еще хмель не сошел? — сказала мать.
Я посмотрел на нее; она стояла рядом и, повторяю, как будто бы надзирала за мною.
— А я был пьян? — спросил я.
— Что, даже не помнишь? — сказала мать. — Пришел точь-в-точь как твой отец, когда бывал в хмелю. Мрачный. И бросился на мою кровать, заставил меня спать на диване.
Снова раздался ружейный выстрел.
— Не понимаю, что с вами происходит, — продолжала мать. — Твой дед, когда выпьет, бывало, поет и шутит.
Из какого-то сада послышался четвертый выстрел, за ним — пятый, но вороны летали такие же неуязвимые в пепельном небе, не меняя пути полета, и каркали, насмехаясь.
— Зачем эти вороны? — воскликнул я.
Мать стала смотреть внимательней, словно ожидала, что одна из птиц упадет.
— Они вправду по ним стреляют? — спросил я.
И шестой, и седьмой стрелок также промазали, и мать разозлилась.
— Все вхолостую, — сказала она. — Им не попасть.
Она вошла в дом и выбежала с двустволкой, начала и сама стрелять: бух, бух!