Я отрицательно помотал головой.
– А идти сможете?
Я снова покачал головой.
– Стёп, – обратилась она к человеку в униформе. – Помоги его поднять. Надо его в «травму» отвезти.
После этих слов я, превозмогая боль, вскочил и бросился бежать, не разбирая дороги. Сколько я бежал не знаю, но наконец, выбился из сил. Упав в полуобморочном состоянии на ближайшую скамейку и отдышавшись, я огляделся.
Небольшой парк, несколько скамеек с сидящими на них людьми. Я не знаю что такое паника, но чувство, охватившее меня, вполне её напоминало. Что делать я не имел ни малейшего представления. Я не пытался даже объяснить происходящее. Хотелось просто закрыть глаза и провалиться в небытие, забыв обо всём. Я прислушался к своим ощущениям. Странно, боль в спине прошла, как будто её никогда не было.
– Простите, здесь свободно?
Это была Ирина. Она была в очках, на голове берет, а в руках книга. Я, молча, кивнул.
– Спасибо, – сказала она, присела и уткнулась в книгу, не обращая на меня никакого внимания.
То, что это была она, не было никаких сомнений. Про себя я думал: «Она подсела именно на мою скамейку, да и вообще оказалась именно здесь и сейчас. Значит всё это неспроста». И я решился:
– Скажите, вас Ирина зовут?
Она резко повернулась ко мне. Мне показалось, что это хороший знак.
– А фамилия Онищенко? – продолжил я и тут же пожалел о содеянном.
Она резко вскочила и достав откуда-то свисток начала дуть в него изо всех сил.
Долго ждать не пришлось. Через мгновение я увидел двух милиционеров бегом приближающихся к нам.
Недолго думая, я снова побежал. Дворы, проходные дворы, заборы, верёвки с вывешенным бельём. Всё это мелькало перед глазами, как в немом кино. Наконец поняв, что меня никто не преследует, я остановился и в очередной раз попытался прийти в себя. Успокоившись окончательно, увидел стенд с прессой и подошёл поближе. Газета «Красная звезда» вещала: «Нота правительства СССР, врученная польскому послу в Москве, утром 17 сентября 1939 года», далее соответственно шла и сама статья.
Надо было всё обдумать. Но только я присел на облюбованную мной скамейку, сзади послышалось учащённое дыхание, и весёлый девичий голос произнёс:
– Ну ты, Краснов. бегаешь! Прямо спринтер.
Это была Ирина. Сначала захотелось на неё наорать, но понимая, что это ни к чему хорошему не приведёт, я спокойно спросил:
– Ты зачем свистела?
– Не, нормальный человек?! Ты забыл?! Встречаемся, как два незнакомых человека, ты ко мне пристаёшь, я свищу в свисток и смотрим, через какое время подоспеет помощь. Я сказала через три минуты, а ты – что вообще никто не отреагирует.
Говоря это, она крутила на пальце злополучный свисток за колечко, прицепленное к нему. Металлический, блестящий, с тремя соплами и маленьким отверстием посередине. Раньше я таких не видел, может спортивный? Да чёрт с ним.
– Короче, Краснов! С тебя мороженное.
Молчать было нельзя, надо было подыгрывать:
– Ладно, ладно, твоя взяла. Только у меня денег нет, – произнёс я и почему-то покраснел.
– Я не сомневалась. Пошли в столовку, буду тебя кормить, а то отощал от своих забегов.
Во время обеда она рассказывала мне о наших общих друзьях, которых я не знал и о недавних событиях, о которых я слыхом не слыхивал. В ответ я глупо улыбался, как бы ссылаясь на постоянно набитый рот. Мучительные попытки понять кто она – моя девушка или просто друг, не увенчались успехом. То ли еда мешала, то ли её не прекращающаяся, весёлая болтовня.
Когда мы вышли из столовой, Ира сказала:
– Серёж, Витька Кондратьев всех к семи собирает, давай без пятнадцати у Исакия, и вместе пойдём.
На том и расстались.
«Всё-таки снова Питер».
Целый день я бродил по городу и думал, думал, думал. Но мысль, как из всего этого выбраться, так ко мне и не пришла. Время я знал, благо уличных часов в Питере, то есть Ленинграде, было предостаточно. Без двадцати семь вечера я подошёл к собору. Но не в без пятнадцати, не в семь Ирина не появилась. Через час, поняв, что дальше ждать бесполезно, я снова пошёл куда глаза глядят. Когда начало темнеть, я забрёл в какой-то глухой двор-колодец. Возле одной из стен, двумя стопками, в человеческий рост, были сложены доски. Между ними был узкий проход. Здесь я и решил ночевать. Улегшись прямо на асфальт и подложив под голову, валявшийся рядом кирпич, я моментально вырубился.