– Только как мою воспримет просьбу уникальный человек – не знаю. Напрямую говорить нельзя ведь, что не хочется служить. Тут явно и бесспорно вариант пролетный.
– Как воспримет твой вопрос? А это, извините, как его представить. Коль сказать, что неохота просто Красной армии служить то значит, точно выставит, а коль с подходом, с расстановкою, с понятьем, с толком, то гляди и обыграем дело.
– Как же надобно-то?
– Просто очень. Вишневецкому так гнуть мысль нужно. Умираю, мол, служить хочу как. Все уставы на зубочек знаю. Но в КБ Стране родной намного больше пользы принесу, чем жалким технаришкою два года в части. Ну и я вкручу словцо, «от бога прирожденный, – подскажу, – конструктор».
– Вроде складно. А потом попросит генерала Вишневецкий, ну и можно в деле будет точку ставить.
– Нет, дружище, коль уже готовы документы, генерал соваться к ним не станет, тут майора надо Вишневецкого просить, чтоб сам он дело личное куда заныкал, в ящик сунул, мол, не тот всего лишь. Затерялось, мол, оно – и баста. Быть такого, что не может разве?
– Ну, а дальше что?
– А то, коллега, направление с дипломом в руки, и гони скорей в КБ Сухого, да к работе приступай немедля. И считай, что наше в шляпе дело.
– Почему?
– А потому что, Леша, не отдаст тебя Сухой военным. Он, наверное, совсем не выжил из ума, сорить такими, чтобы инженерами с заглавной буквы.
– Убедил. Ну что ж тогда приступим к операции, дружище Камбуз.
«Приму» вынул изо рта Алеша и окурок в урну бросил метко, у окошка что стояла рядом, предварительно на пепел плюнув. И вздохнув, полез в карман рубашки белой шелковой и два червонца из него достал.
– Вот сделай милость, – протянул, – и в магазин смотайся. Я останусь, ждать майора буду.
Вадик Камбузов ушел, а Леша посмотрел на пачку «Примы» грустно и, одну лишь сигарету только в ней заметив, улыбнулся: «Прямо как единственный патрон в обойме, – констатировал печально в мыслях, – застрелиться чтоб». И крикнул другу, выходившему внизу, в окошко:
– Прикупи еще мне «Примы» пачку.
ГЛАВА ВТОРАЯ. КРУШЕНИЕ НАДЕЖД
Вадик справился с заданьем быстро и лишь только подошел к Алеше, как послышались шаги майора. Вишневецкого стальная поступь, твердый шаг, какой с другим не спутать. Больно сердце колотиться стало у Емелина в груди и громко. Не успел он попросить у бога в мыслях помощи, как воин вырос уникальный в коридоре длинном. И, своих выпускников увидев, весь в улыбке широко расплылся.
– Поздравляю! Поздравляю! Браво! Очень даже рад за вас! – воскликнул. – Это надо же какое счастье, призывают что служить, ребята! Как же здорово призыв-то этот, дополнительный, пришелся кстати! Эх! И мне бы вот, как вам, погоны лейтенанта да промчалось время!
И слезиночку приметил Леша, чуть заметную в глазах майора.
– Привело-то что? – душевно, просто, по-отечески спросил куратор. И Емелин покраснел, а Вадик не замешкался, нашелся сразу:
– Попрощаться вот пришли, а так же попросить вас вместе с нами выпить, расставание обмыть. Теперь мы – офицеры. Предложенье наше вряд ли выглядеть бестактным может: мы из лучших побуждений самых.
– Да какая там еще бестактность? – возмутился Вишневецкий. – Разве вы встречали где-нибудь в уставах, офицерам выпивать нельзя что? В сей момент организуем, братцы, торжество!
И уникальный воин в кабинет к себе повел питомцев, где за картой приютилась мира, неприметная в подсобку дверца.
В невеликое вошли пространство, но, однако, со столом и даже с табуретами тремя большими.
– Вы, товарищи, как дома будьте, – Вишневецкий лейтенантам юным добродушно предложил, – сейчас мы, лишь всего один момент ребята.
И уселись офицеры чинно у квадратного стола, размером с чемодан большой, на стульях жестких.
Вишневецкий расстелил газетку, ну и Вадик начал ставить шустро принесенные с собой продукты: две бутылки – коньячок армянский (три звезды), да сервелат – колбаска, круглый хлеб – один батон, а также минералки, популярной местной две бутылочки. И стол готов был.
Из-за книг, в шкафу смиренно спавших, три стакана Вишневецкий вынул, длинный нож и им порезал тонко хлеб с колбаскою, а Вадик ловко раскупорил коньячок с водичкой и разлил его в стаканы ловко.
Первый тост провозгласил хозяин, из стекла недорогого кубок над собой подняв:
– За вас хочу я, парни, выпить! Послужить желаю хорошо и по уставам только! Честь и слава лишь тогда вам будет!
Вишневецкий произнес «Уставы» так возвышенно, с таким апломбом, что Емелину вдруг плохо стало. Понял он затеи глупой тщетность. «Разве эдакий лихой служака, – в замордованном стрельнуло мозге, – в деле гнусном помогать возьмется? Ни за что и никогда, конечно. Нет, он пулю в лоб скорее пустит сам себе, не размышляя долго». Но прогнал дурную думку Леша и концовки начал ждать смиренно.
Тост второй, ответный, был по праву за Емелиным. Его любимец произнес подобострастно, словно государству принимал присягу:
– За уставы тост поднять хочу я. Чтоб служили лишь по ним и только.
Вишневецкий, слыша то, в восторге бесконечном пребывал, бескрайнем. Он коньяк с большим волненьем выпил и добавил:
– Да, уставы – это, разумеется, всему основа, то есть главное – святых святая! Ты ни му без них, ни тпру на службе. Но при всем при том еще одно есть в деле воинском, о чем нисколько не мешает вам напомнить, братцы, это тайну сохранять уменье. Безнадежный кто болтун по жизни, лучше армию пускай обходит только дальней стороной, чтоб худа ни державе, ни себе не делать. У меня в начале службы самом два товарища хороших были – капитана два. И что ж? Сгорели из-за гнусных языков поганых. Начинал служить я, братцы, в Тарту. Ну, так вот, моих два друга, лучших, в ресторане хорошо поддали и решили за столом устроить состязание по тайн болтанью. Завершилась их на этом служба. Особистов не задаром кормят. Это помните всегда, ребята. За зубами языки держите.
– Ну и что же с ними после было? – Вишневецкого спросил Емелин.
– Трибунал. А что потом – понятно.
– Посадили?
– А иначе как же. Поделом. Болтать не станут больше. – И майор к губам приставил палец. – Чу! Ребята. Упаси вас, боже, для шпиона стать находкой легкой!
И стаканы опустели снова.
А потом, еще когда налили по чуть-чуть, решил взять Вадик слово. На майора он взглянул и гордо, так торжественно сказал особо, даже трогательно очень как-то:
– Мы вас очень, Алексей Петрович, уважаем, даже больше, любим. Не измерить благодарность нашу вам за то, что нас азам учили, первым, воинским, при этом спуска не давая, выбивая мусор из головушек пустых гражданских. И за то, что нам предельно ясной стала воинских уставов сущность!
Тут совсем уже лицо майора умилилось, и слеза большая на рубашку по щеке скатилась, ненадолго став кружочком круглым, темным, маленьким пятном на форме. Понял Вадик: подоспело время для атаки лобовой и, сделав гордый вид, подобострастно молвил он, напыжившись:
– Я вот еще что вам сказать хотел. Мы очень с Лешей уважаем вас и службу станем, разумеется, нести достойно. Правда, только вот с призывом этим, дополнительным, накладка вышла. Настоящий катаклизм дурацкий.
Вишневецкий удивился, ну а Вадик дальше продолжал, но, правда, только вот уже, волнуясь малость.
– Понимаете, Емелин Леша, есть не только ваш любимец первый, но конструктор он еще от бога.
– Замечательно, – куратор вставил, – тут вполне предположить возможно, то что именно уставов знанье не последнюю сыграло скрипку в становлении сего таланта.
И Емелин улыбнулся грустно, то услышав, а досужий Вадик продолжал:
– Вполне возможно это. Незадача только в том, что Леша был в КБ распределен к Сухому, где его как раз родное место. Ну, а тут же вдруг призыв внезапно… Заносить аэропланам будет вот хвосты теперь два года долгих, что потеря для страны большая. Помогите. Очень, просим слезно.
– В чем помочь, не понимаю что-то?
Вадик вновь:
– Да вам раз плюнуть это… Дело личное хотя б на месяц подзаныкайте всего лишь только. Доберется до КБ пускай он, а потом уже на новом месте бронь наложит на него начальство. И для родины спасен конструктор, что Сухого переплюнет даже. Тут на вас у нас одна надежда.