Мимо на красивом вороном жеребце проскакал всадник в лихо заломленной шапке. Поднялись клубы пыли, мальчик закашлялся.
- Берегись, задавлю, - раздался зычный голос, и всадник одетый чуть беднее первого на пегой кобыле промчал мимо.
- И куда это они торопятся? - подивился Егорша.
Всадники ехали один за другим. Были они на красивых тонконогих лошадях и тяжеловесных крестьянских конях, седоки тоже были разные, одни в нарядной одежде, красных сапогах, другие в лаптях, домотканых рубахах и портах.
Путников догнала каурая лошадка, ее спина едва не прогибалась под тяжестью толстого седока. Он утирал шапкой мокрое от пота лицо и тяжело пыхтел.
- Эй, парнюха, - крикнул толстяк Егорше, - ты в какую сторону путь держишь?
- Дорога вроде в одну сторону ведет.
- Стало быть, вместе дальше двинемся, веселей будет.
Кони шли медленным шагом.
- Куда это всадники проскакали? - спросил Егорша нового знакомого, которого, как выяснилось, звали Тит.
- Знамо куда, к княжне - раскрасавице. Сидит она в высоком терему, и тот, кто до окошка на своем коне допрыгнет и княжну поцелует, тому она в жены и достанется.
- А если не допрыгнет?
- Тому голова с плеч. Говорят, в подвалах терема тьма народа уже томится.
- Иль девок на свете мало, - Егорша пожал плечами, - Любую выбирай и голову никто рубить не станет.
- У княжны знаешь, сколько сундуков с золотом, драгоценными уборами. Ест она одни пряники, пьет вино заморское, спит на перинах пуховых. На такой женишься - все заботы забудешь. Утречком тебя умоют, причешут, ты рот раскроешь - в него кусочки самые сладенькие положат, одна работа - жевать да глотать. И так весь день в приятных хлопотах - поесть и поспать. А заскучаешь - девки сенные соберутся, песни начнут петь, пляски устроят. Надоедят, вон их - бабушку сказительницу позовешь, станет тебе сказки сказывать, уму-разуму учить.
- А ну как не поцелуешь княжну?
- Я то? Да я со своей лошадки тогда шкуру спущу.
При этих словах каурая лошадка уныло опустила уши.
Солнце закатилось за дальний лес, из низин потянуло сыростью, гуще становились тени.
- Пора о ночлеге подумать, - зевнул толстяк, - давай-ка, Егорша, остановимся.
Влас и каурая лошадка щипали траву. Егорша и Тит набрали сучьев, скоро затрещал огонек. Тит отвязал от седла мешок, раскрыл его и облизнулся. На заботливо расстеленном полотенчике скоро лежали запеченная баранья нога, коврига пшеничного хлеба, пара тугих золотистых луковиц.
- Костерок общий, еда врозь, - сразу заявил Тит. Он шевелил короткими толстыми пальцами, раздумывая с чего начать. Егорша вздохнул и проглотил слюну. Мальчик не мог отвести взгляда от съестного, в животе заныло, заворчало.
- Ешь, ешь, - грустно сказал Егорша, - глядя, как Тит раздирает руками мясо, - только не видать тебе красавицы-княжны.
Тит уже было широко разинувший рот, тут же его захлопнул.
- Почему это?
- Слыхал я от верных людей, что она духа бараньего не переносит, допрыгнешь ты до окна, а княжна почует, что жених накануне баранину ел, да и отвернется, фатой закроется. Вот и получается, что из-за какого-то куска мяса придется тебе с головой распроститься.
У Тита обиженно затряслись толстые губы, видно было, как он проголодался.
- А может ну ее, княжну, - вздохнул парень, - жил я без нее восемнадцать лет и еще проживу.
- Тогда лопай. Пусть другой на перинке почивает, заморские вина попивает.
- На, скорей ешь, - Тит протянул Егорше запеченную ногу. - А ты, малец, не слыхал, лук она тоже терпеть не может?
- Луковица для княжны, что цветов благоухание, так из окошка к тебе и высунется, сама губки для поцелуя подставит.
Тит крякнул и впился зубами в брызнувшую соком луковицу.
На ночь Егорша устроился в стожке свежескошенного сена. Вдыхал паренек душистый запах, вспоминал родную деревню, с горечью думал о Протасе. Как он там? Не попал ли по глупости
в беду? Эх, не надо было расставаться, вздохнул Егорша и заснул. На густеющей синеве неба появился тонкий месяц, его окружили звездочки, в траве зазвенели кузнечики.
Егорша так крепко и сладко спал, что долго не мог очнуться, хотя Тит хорошенько тряс его за плечо.
- Ишь, на сытый желудок как тебя разморило, а мне с луковицы не спалось, так пузо и крутило. Поехали что ль, а то вдруг кто меня опередит.
Лишь к обеду, когда горячее солнце стояло прямо над головой, путники прибыли к княжескому терему. У резного крылечка толпились женихи. Наверху, в светлице сидела княжна.
- Красавица, - перешептывались женихи. Но как Егорша ни всматривался, лица девушки он разглядеть не мог. Видны были белое от муки лицо, толстые черные брови, да красные свекольные щеки. Зато высокий кокошник, ожерелья в несколько рядов, богато расшитые запястья горели и сверкали.
Женихи важничали, упирали руки в бока, задирали носы, зло подтрунивали друг над другом. Богатые хвастали платьем, бедные - силой и ловкостью. В светлице белым голубком взлетел платочек.
- Пора, - очередной жених сел на коня, свысока оглядел собравшихся, ударил животное шпорами, конь поскакал, прыгнул, но до окошка не достал. Тотчас княжеские слуги стащили неудачника с коня и поволокли куда-то. Женихи проводили его хохотом и глумливыми словами. Егорше показалось, что по губам княжны скользнула ехидная ухмылка. Опять мелькнул беленький платочек, и вот уже другой жених опростоволосился, потом третий, как ни странно неудачи не расхолаживали женихов, они словно околдованные шли на верную гибель. Егорша развлекался тем, что рассматривал женихов в глазок. Мальчишка весело смеялся, глаз показывал нутро каждого человека. Один хвастун, другой задавака, этот самовлюбленный красавчик, тот гордец. Егорша поднял глаз повыше, глянул на светлицу. Но вместо красавицы юной княжны увидел набеленное нарумяненное лицо старухи из леса. Злобушка поглядывала на женихов и похохатывала, показывая коричневый зуб.
- Влас, а Влас, - Егорша потянулся к уху коня, - это же та самая старуха, что тебя заколдовала. Вишь, что ведьма творит. То-то я думаю, отчего женихи вроде как не в себе, сами голову под топор подставляют. Нарочно она это задумала, чтоб над русскими людьми посмеяться.
Платочек опять вспорхнул, приказывая очередному жениху торопиться. Им оказался Тит. Лошадка на трясущихся ногах прыгнула, но едва могла оторваться от земли.
Слуги схватили парня под руки и уволокли.
-Как же это, - верещал расстроенный Тит, - и мясца не поел, - его крик заглох.
- Ну, проклятущая, над русскими людьми насмешница, берегись, - не на шутку рассердился Егорша. Он ударил Власа пятками в бока, конь, не дождавшись очередного взмаха платочка, взвился как птица. Старуха глазам своим не поверила, прыгает конь, а один, седока не видать, - и высунулась из окошка чуть ли не по пояс. Тут Егорша схватил ее и усадил перед собой. Злобушка было завизжала, отбивалась, но мальчишка хоть и маленький, держал ее крепко.
- Ах, поганец, жаль я тебя не до конца сварила, - плевалась старуха.
- Не горюй, карга, - усмехнулся Егорша, - последний бы зуб об меня обломала. Эй, богатыри русские, - звонко крикнул паренек, - вместо того, чтоб землю русскую от ворога защищать, вы из-за сундуков с золотом на гибель идти готовы.
- Не из-за богатства мы, из-за красоты небывалой, - молвил один молодец.
- Эта красота что ли? - расхохотался Егорша и сорвал со старухи кокошник. Седые спутанные волосы опустились на богато расшитое оплечье. И еще страшней казалось набеленное морщинистое лицо с черными бровями. Старуха оскалилась, показав единственный зуб, женихи отшатнулись.
- Идите в подвалы, - велел Егорша, - выручайте из беды людей русских, товарищей ваших. Парнишка покрепче ухватил старуху, конь всхрапнул и помчался из города. Остановился Влас у небольшого озера, на спокойной воде спала стая диких гусей. Егорша спрыгнул с коня.