Значительную часть человеческой жизни можно рассматривать как конфликт между силой (то есть способностью эффективно влиять на других, обретать в отношениях с другими людьми чувство собственной значимости), с одной стороны, и бессилием — с другой. В этом конфликте нашим усилиям серьезно препятствует тот факт, что мы отторгаем и то и другое: первое — из-за негативной окраски, связанной с «жаждой власти», второе — из-за страха признать собственное бессилие.
Стоит лишь назвать бессилие его более понятным именем — беспомощностью или слабостью, как многие почувствуют, сколь сильно они им отягощены. «Действительно, ни одна из социальных эмоций не получила сегодня такого распространения, как убеждение в собственном бессилии, — пишет Артур Шлезингер. — Это ощущение того, что ты загнан, что тебя преследуют»[2]. Ганс Моргентау комментирует это с точки зрения политики: «Правление большинства, к которому веками стремилось человечество, привело к положению, при котором люди в гораздо большей степени бессильны и неспособны влиять на свое правительство, чем 150 лет назад»[3]. Маховик государства движется, не замечая нас с вами, и сегодня множеству людей приходится свыкаться с жизнью без привычной уверенности в том, что Америка самая могущественная страна мира, уверенности, с которой, сколь бы необоснованной она ни являлась, многие связывали чувство своего статуса.
Признать чувство собственного бессилия, того, что мы неспособны влиять на других, что мы значим мало, что ценности, которым наши родители посвящали свою жизнь, для нас утратили свою важность, что мы ощущаем себя, пользуясь словами У.Х.Одена[4], «безликими Другими», безразличными для окружающих нас людей и, тем самым никчемными для самих себя, — действительно, чрезвычайно сложно. Не припомню за последние четыре десятилетия[5] времени, когда так много говорилось бы о потенциале и возможностях человека, в то время как у самого человека было так мало уверенности в своей способности что-либо изменить психологически или политически. Все эти разговоры, по меньшей мере отчасти, представляют собой компенсаторный симптом, вызванный тревожащим нас осознанием утраты силы.
Так что неудивительно, что в наше время, когда мы располагаем реальной возможностью стереть друг друга с лица Земли, некоторые призывают прекратить эксперимент над человечеством. В своем президентском послании Американской психологической ассоциации 4 сентября 1971 г. д-р Кеннет Кларк утверждал, что «мы живем во время, слишком опасное для того, чтобы доверять настроению или мнению человеческого индивида… Мы более не способны контролировать власть предержащих, и поэтому должны прибегнуть к использованию успокоительных лекарственных средств для контроля наших руководителей»[6]. Мы можем с пониманием отнестись к этим словам отчаяния, особенно учитывая, что доктор Кларк не понаслышке знает жизнь Гарлема и бесправие чернокожих, что и подвигло его на такое предложение. Однако это не мешает нам также признать, что, в то время, как мы с тревогой узнаем об открытии новых веществ, якобы предназначенных для исцеления современного человека от его агрессивности и культивации в нем духа «сотрудничества», применение таких средств связано с деперсонализацией и потерей чувства личной ответственности. Подобная альтернатива на деле означала бы постепенный отказ от нашей человечности.
Другие психологи, отмечая, что мы не очень-то преуспели в контролировании самих себя, предлагают взять на себя контроль над нами с помощью оперантного обусловливания. Мы слышим о новых методах воспитания детей, предназначенных отучить их от проявлений агрессии, сделать их послушными и кроткими. Неужели, спрашиваю я себя с тревогой, все от отчаяния забыли роман Герберта Уэллса «Машина времени», где люди разделены на две группы: большинство одомашнено до тупой коровьей пассивности, их плоть мягка и нежна, и они служат пищей для группы сильнейших — «техников»?
Эти так называемые «теории сдавших нервов» происходят от верных по своей сути наблюдений, что применение силы причинило колоссальный вред современному миру. Предложения, содержащиеся в них, имеют двойную привлекательность, так как отражают реакцию на власть и одновременно сулят утопию. Они вероятно получат широкую поддержку среди людей, обеспокоенных бессилием и надеющихся, вопреки здравому смыслу, найти какую-то замену власти. Как говорит Дэвид Макклеллан: «Обеспокоенность американцев возможностью злоупотребления властью порой граничит с невротической навязчивостью»0. Однако важный вопрос заключается не в том, справедливы или нет эти теории, а скорее в том, не случится ли так, что пытаясь избавиться от агрессивных тенденций, мы тем самым откажемся от ценностей, жизненно важных для нашей человеческой природы, таких, как например: самоутверждение и уверенность в себе? И не усугубим ли мы тогда наше чувство беспомощности, подготовив тем самым почву для взрыва насилия, ни с чем не сравнимого по своим масштабам?