Воздев руки над головами слушателей, он продолжал:
– Ощущаете ли вы присутствие Божественного Святого Духа, друзья мои? Ощущаете ли вы его в своих сердцах? Ощущаете ли, как перст Божественной праведности исследует то место в ваших душах и телах, которое нуждается в исцелении? Если да, то пусть тот, с кем это происходит, выйдет сейчас вперед, чтобы мы вместе могли помолиться за его здоровье.
Он в молчаливой просьбе опустил голову, ожидая, пока кто-либо из раскаявшихся откликнется на его призыв. Но Кавенант уже шел по проходу, направляясь к нему. Один из распорядителей сделал едва заметное движение, как будто намереваясь остановить его, но замер на месте, увидев, что некоторые из собравшихся подняли глаза. Кавенант, охваченный возбуждением, быстро пересек пространство под тентом, по грубым деревянным ступенькам поднялся на платформу и остановился перед доктором Джонсоном. Глаза его сверкали, но голос был едва слышен, когда он хрипло прошептал:
– Помогите мне.
Вблизи доктор Джонсон оказался еще ниже, чем это казалось из рядов слушателей. Черный костюм его лоснился, рубашка выглядела несвежей и мятой. Он, по-видимому, давно не брился. Жесткие седые бакенбарды топорщились, опрощая и огрубляя лицо. Во взгляде явственно читалось удивление, даже более того – почти смятение. Однако, как только Кавенант оказался перед ним, он тут же придал своему лицу выражение мягкости и добродушия. Лишь голос, который слегка звенел, выдавал его волнение.
– Помочь вам, сын мой? – произнес он. – Только Бог может помочь вам. Однако я буду счастлив присовокупить свои молитвы к молитвам любого кающегося сердца. – Он положил крепкую руку на плечо Кавенанта. – Преклони колени, сын мой. Давай вместе попросим Бога о помощи.
Кавенант хотел опуститься на колени, от всей души он хотел покориться чарующему воздействию руки и голоса доктора Джонсона. Но, может быть, от длительного изнурения ноги свело, а боль во лбу запульсировала с такой силой, что, казалось, мозг вот-вот разорвется на части. У него возникло ощущение, что, если ему все же удастся согнуть колени, он просто рухнет на платформу.
– Помогите мне, – прошептал он снова. – Я не могу встать на колени.
Доктор Джонсон воспринял эти слова как сопротивление, и его лицо обрело суровое выражение.
– Вы на самом деле раскаиваетесь, сын мой? – с оттенком некоторой угрозы спросил он. – Вы нашли то место в своей душе, где таится грех? Вы искренне, страстно стремитесь прибегнуть к помощи всемогущей Божественной благодати?
– Я болен, – ответил Кавенант. – Я совершил множество преступлений.
– Но вы раскаиваетесь? Можете ли вы произнести те самые пять трудных слов, искренне вложив в них всю боль вашего сердца?
Челюсти Кавенанта непроизвольно сжались. Он сказал – почти проскулил – сквозь стиснутые зубы:
– Помоги моему неверию.
– Сын мой, этого недостаточно. Вы знаете, что этого недостаточно. – Теперь голос доктора Джонсона звучал строго, точно он обращался к нерадивому ученику. – Не пытайтесь обмануть Бога – он может отвернуться от вас навсегда. Вы верите? Вы верите в то, что ваше здоровье полностью во власти Бога?
– Я… – Кавенанту очень трудно было разомкнуть челюсти, словно отчаяние сплавило их. – Я не верю.
Пение Матфея Логана неожиданно смолкло, наступила зловещая тишина. Чувствуя себя беспредельно несчастным и униженным, Кавенант тихо произнес:
– Я прокаженный.
Любопытные, выжидательные лица тех, кто сидел в первых рядах, говорили о том, что они не расслышали его слов. Ему показалось, что никто из них и не узнал его. Это его не очень удивило. Ему показалось, что фантазии – сны? галлюцинации? – изменили его до неузнаваемости. Кроме того, даже в те далекие дни, когда Кавенант был здоров, он никогда не поддерживал отношений с религиозными людьми.
Однако доктор Джонсон услышал. Его глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит, а голос звучал так тихо, что едва достиг ушей Кавенанта, когда он произнес:
– Не знаю, кто пустил вас сюда, но лучше бы вам убраться отсюда подобру-поздорову.
Помолчав, он заговорил снова, обращаясь, главным образом, к людям, сидящим под тентом:
– Бедняга, вы бредите. Эта рана на лбу… Она загноилась, и у вас, похоже, жар. – Теперь его привычный к публичным выступлениям голос источал сострадание. – Вы очень опечалили меня, сын мой. Потребуется молитва огромной силы, чтобы очистить вашу душу, – только тогда Господь сможет услышать ваш голос. Брат Логан, не могли бы вы отвести куда-нибудь в сторонку этого несчастного, тяжелобольного человека и помолиться вместе с ним? Если Бог благословит ваши усилия, Он снимет жар, а заодно и приведет вас к раскаянию.
Мощные пальцы Матфея Логана, точно тиски, сомкнулись на руках Кавенанта, сдавливая их с такой силой, точно намереваясь раздавить его кости. Подталкивая Кавенанта перед собой, он вытеснил его с платформы на ступеньки и затем к проходу. Позади них доктор Джонсон продолжал говорить:
– Друзья мои, не помолитесь ли вы вместе со мной за эту бедную, исстрадавшуюся душу?
Угрожающим шепотом Матфей Логан произнес над самым ухом Кавенанта:
– Нам ни к чему осложнения. Если вы выкинете что-нибудь, я сломаю вам руки.
– Не прикасайтесь ко мне! – резко ответил Кавенант. То, как этот большой, сильный человек обращался с ним, прорвало плотину, долгое время сдерживавшую ярость в его душе. Он попытался ослабить хватку Логана.
– Уберите от меня руки!
Как раз в этот момент они дошли до конца прохода и нырнули под брезент в ночную тьму. Без особых усилий брат Логан оттолкнул от себя Кавенанта, тот оступился и упал на вытоптанную, безжизненную землю площадки. Взглянув вверх, он увидел огромного человека, нависшего над ним, подобно черному колоссу, в свете, бьющем из-под тента.
Кавенант с трудом поднялся, ощущая боль в ногах; собрав последние крохи своего достоинства, повернулся спиной к брату Логану и пошел прочь. Поминутно оступаясь в кромешной тьме, он услышал, как люди под тентом запели. Вскоре, однако, снова наступила тишина, и душераздирающий не то юношеский, не то даже совсем детский голос воскликнул:
– Господи, я парализован! Пожалуйста, исцели меня!
Кавенант упал на колени, и его наконец вырвало – желудочным соком и желчью. Понадобилось некоторое время, чтобы он смог прийти в себя после мучительных спазмов и убежать на такое расстояние, где не было слышно пения, разрывающего душу.
Домой он открыто возвращался по главной дороге, рискуя с кем-нибудь встретиться и не заботясь о том, к чему это могло привести. Однако все уже было закрыто, и улицы опустели. Он двигался словно черная тень в свете мертвенно-желтых уличных фонарей – и так, не встретив ни души, добрел до окраины города и свернул к Небесной Ферме.
Две мили до Фермы растаяли за спиной, как обычно во время его странствий – быстрый, механический ритм его больших шагов был похож на тиканье заспешивших часов. Пружина, толкавшая его вперед, была взведена слишком туго, разворачивалась слишком быстро, словно торопила его навстречу гибели. Но изменить что-либо он не мог – казалось, помимо его воли, неведомая сила гнала и гнала его вперед.
Ненависть с новой силой ожила в его душе, в мозгу один за другим вспыхивали и гасли дикие планы мести.
Добравшись до дома, он увидел в холодном свете звезд мешок, прислоненный к почтовому ящику. Он знал, что в мешке находилась еда; ее доставляли дважды в неделю из местной бакалейной лавки, хозяин которой боялся, что Кавенант сам может явиться к нему за покупками; вчера, в среду, был как раз один из дней доставки. Однако, захваченный идеей своего непрекращающегося поста, он и думать забыл об этом.
Он подхватил мешок и понес к дому. Заглянув в него при ярком свете лампы у себя на кухне, он решил, что следует наконец поесть. Месть требовала сил; ради того чтобы нанести ответный удар тем, кто мучил его, ради того чтобы иметь право ходить с гордо поднятой головой, он сейчас был готов на все.