— Но-о, пошла, рыжая! — подстегнул Степа лошаденку.
А Аким, ровно бы наседка от ястреба, мечется вокруг телеги, беспокоится.
Выехали в поле. В паренине уже собрался народ. Вся деревня вывалила. Да не только одна, и из окрестных деревень пришли, кто попрослышал по Акимову затею.
Расступилась толпа, отодвинула хоругви, заколыхалась сотнями голов и спин. Глянул на толпу Аким и жутко ему стало… А ну, как ветру не будет?.. Не пойдет ведь машина… А раз не пойдет, пиши пропало!..
Тревожно оглянулся на небо из-под ладони. За ним вся толпа подняла головы. Но никто ничего не увидел и снова все уперлись глазами в запеленатую рогожами машину.
Отпрягли лошадь. Ветроплуг сняли с телеги, разоблачили его. Сверкнули на солнце радостные краски, полыхнули по людским глазам, разостлали на лицах неудержимые улыбки.
Аким захлопотал около машины, ощупывал, проверял, прилаживал лемехи. А вокруг гомонил народ, протискивался ближе, тесным кольцом окружал Акима и его машину.
Вперед протиснулся Пантелей Кишкодер. Перекрестился, сняв шапку. Заговорил:
— Провославные! Расступись!
Все, не понимая почему это делают, расступились, образовав проход. По этому проходу медленно и важно прошел поп Вавил в облачении, за ним дьякон и псаломщик.
Зачадили кадильным дымом, загнусавили молитвы, замахали рукавами, поясными поклонами укланиваясь господу богу. За попом и дьячком закланялись все православные, зашевелили губами, рассыпали шелест по толпе.
А Аким слюнил пальцы, щупал ветер и тревожился. Нагибался ежеминутно к машине и что-то шептал про себя засохшими от тревоги губами.
…Отмолился поп. Окунул веник в святую воду, брызнул с него на Акимову машину. Пантелей высунулся и крикнул:
— Ну, Аким, доказывай! Ежели не продался нечистому, пойдет твоя машина! А нет, — не обессудь! Не потерпим адово отродье! Не быть тебе целым!..
И толпа, как разбуженная, загудела скрытой в глубине задних рядов угрозой.
Аким встал на машине, снял шапку.
— Граждане! — заговорил он и голос у него дрожал. — Не продавался я никакому чорту! Да и не видывал я его. Эта самая машина простая механика и называется она ветроплуг. Я ее построил, это верно. И работать она должна только при ветре. Пускай хоть малость подует, машина пойдет.
Все молчали. Аким оглянулся округ и еще пуще сжалось у него сердце. Все глаза глядели на него с затаенным ожиданием, даже с угрозой. А ни с неба, ни с поля ни ветринки… Ни-ни!.. Тихо-тихо, так тихо, что слышно, как дышит толпа…
А из тишины голоса Петрухи и Пантелея:
— Не идет твоя машина!
— Нечистое дело.
— А ты не торопись! — крикнул Аким. — Дай ветру дунуть!
Пантелей прошел к машине, зашел спереду и проговорил:
— Вот я дуну. Говоришь, мало надо? Ну, значит, и моего духу хватит!
— Отойди!
— Не отойду! А ты не морочь народ!
Пантелей протянул руку к пропеллеру, чтобы схватить его, отломать и размочалить об Акимову голову; оцепили, по уговору, машину кольцом ребята; засучили кулаки Петруха Дубин и Михайла Пуп.
— Прочь! — вдруг закричал Аким Ольха: — Все прочь! Отойди!
Толпа остановилась. Ребята кинулись врассыпную. Аким поболтал рукой в воздухе и ожил. Еще раз крикнул:
— Отойди, говорю, Кишкодер!
А Пантелей уперся ладонями в колени, вытянул лицо к машине и плевал на нее мелкими плевками. Он не слышал Акимова окрика, а может, слышал да не обратил внимания. Он плевал и дул на машину, топоча ногами и упираясь в коленки ладонями.
И все увидели: — медленно повернулся пропеллер, скрипнула машина, вздрогнула и медленно полезла на Пантелея Кишкодера. Опрокинула его, подхватила пропеллером и отбросила в сторону, на толпу.
Ахнула толпа, попятилась в страхе, закрестилась. А ветроплуг, медленно увеличивая скорость, поплыл через поле к лесу, оставляя за собой широкую, в четыре лемеха, борозду свеже-вспаханной, черный земли.
Замерла толпа. Следила глазами за Акимом Ольхой и видела, как дошел ветроплуг до леса, как медленно поворотился и также медленно и с легким жужжанием пошел назад к толпе.
Аким остановил машину. Но сойти на землю ему не дали. Ребята подхватили его на руки, взмахнули и вскинули высоко над головами.
Взвыла невиданной радостью толпа, разодрала сотнями голосов солнечную тишину, затрясла шапками.
…Не скоро смолкло. Не скоро мог взлохмаченный
и радостный Аким взобраться на свою машину
и бросить в наступившую тишину:
— Братцы!..
Но не договорил Аким. Утонул
его голос в реве толпы,
слился с ним в од-