На востоке, на небольшом взгорье, простирались песчаные гряды. Чуть подальше они резко обрывались, а за ними лежало широкое высохшее русло реки Эннеди Бардай, тянувшееся на 300 километров. Местами оно расширялось до 5 километров; на дне ущелья росли густые пальмовые и мимозовые рощи. Воды в этой реке не было, однако изобилие растительности говорило о том, что земля была хорошо увлажнена.
Лосняченко и Нестеренко спустились с возвышенности и добрый час шли по равнине, прежде чем приблизились к жилищам. Солнце безжалостно обжигало руки и лица. Раскаленный песок под ногами, даже сквозь толстые кожаные подошвы, жег пятки, не привыкшие к такому жару. Воздух был настолько сух, что дыхание перехватывало. Путники обливались потом.
Не успели они подойти к первой хижине, как из-за пальм выступила группа людей. Невысокие туземцы были одеты в белые, длинные одежды со свободными рукавами. На плечи и грудь были наброшены светло-синие накидки, на головах — небольшие тюрбаны. Лица были прикрыты «литамами» из двух полос материи: одна закрывала лоб, а другая подбородок и нос, оставляя лишь узкую щель для глаз. В руках они держали длинные копья с острыми наконечниками и загнутыми назад зубьями и железные палицы в виде ветвистых оленьих рогов; этим метательным оружием они искусно поражают издали животных или врагов.
Заметив туземцев, чужестранцы также прикрыли лица. Хозяева и гости молча и медленно сходились. В двадцати шагах туземцы сели на корточки и стали ждать; то же молча проделали чужестранцы. Первым торжественно заговорил Лосняченко:
— Лагалис инкеннаго?[41]
— Лагалис! — ответили туземцы хором, но каждый иным тоном.
Лосняченко продолжал спрашивать:
— Лаганини?
Последовал тот же ответ:
— Лагалис!
— Киллагани?
— Лагалис!
— Гита иннадуния?
— Лагалис!
— Игилла! — завопил во все горло Лосняченко.
Хор туземцев чуть глуше повторил: «Игилла!».
Тогда Лосняченко, понизив голос, завел вежливую беседу, вплетая в нее новые вопросы о здоровье и благополучии своих новых знакомых. Через каждые несколько фраз обе стороны ревели «Игилла!» и продолжали разговор все более низким тоном; мало-помалу все стали хрюкать, как свиньи.
Наконец один из тибестинцев снова громко заверещал: «Игилла!» Лосняченко счел это знаком, что можно приступать к делу. Он спросил святого марабута Майну Али Бен-Сиди.
Из рядов туземцев выступил человек; закрытое лицо не выдавало возраста, но по сгорбленной фигуре было видно, что он несет изрядный груз лет. Старик опирался на толстую суковатую палку.
— Великий «сиди[42]», — торжественно произнес Лосняченко. — Счастливы мои глаза, увидевшие тебя, счастливы уши, ибо Аллах позволил им услышать твой благозвучный голос. Приношу тебе поклон от твоего друга, святого марабута Кохема Абу Эль-Гарами, который всю свою жизнь посвятил служению Аллаху и его великому пророку.
— Где же ты его видел, чужеземец? — спросил марабут.
— Позавчера я имел счастье беседовать с ним в Искендерие[43]. Там встретил я его, когда он направлялся из своей святой и пресветлой «савии»[44] в Сара-бубе на поклон священному камню в Мекке. В сороковой раз в своей долгой жизни отправился он, несравненный в добродетелях и познаниях, в богоугодное паломничество. Он очень обрадовался, увидев меня, твоего смиренного слугу, ибо некогда исцелил меня с помощью Аллаха; а узнав, что я еду к тебе, великий сиди, велел передать это письмо и эти святые дары.
С этими словами он поднялся на ноги подошел к туземцам, подавая старику письмо и талисманы. Али Бен-Сиди долго держал письмо в руках, затем распечатал его и начал читать, время от времени пристально взглядывая Лосняченко в глаза. «Литам» немного сдвинулся, и по выражению лица нетрудно было понять, что старик не верит словам профессора.
— Чужеземец, твои уста говорят неправду! — сказал он грозно. — Где Адур, а где Искендерие! Разве я не знаю, что за два дня невозможно пересечь пустыню? Что напрямик через пустыню человек один не ходит — лишь большие «кафиле[45]», да и те огибают ее? Горе тому, кто лжет слуге Аллаха и Магомета!
— Святой Бен-Сиди, — смиренным голосом, склонив голову, сказал Лосняченко. — Неужто я, неустанно возносящий хвалу Аллаху и его святым марабутам за оказанные мне благодеяния, осмелюсь обманывать тебя, великий господин? Видел ли ты громадную птицу, что недавно спустилась на землю вот там, недалеко от широкого «уади»? Знай, что это не живая птица, какая летает в «гава[46]», а только воздушный «маркиб[47]». На нем прилетел я сюда в обществе нескольких «румие[48]» и…