Но Унголианта стала громадной, а он уменьшился, так как потратил много сил; и она восстала на него, окутала тучей, обвила липкой паутиной, желая задушить. Тут Моргот испустил ужасающий, вопль, что отозвался в горах. Потому и зовется этот край Ла́ммот — отзвуки этого крика навсегда поселились в нем, и каждый громкий крик в том краю пробуждает их, и все прибрежье до самых гор полнится воплями яростной муки. Крик Моргота был самым страшным и громким из всех, звучавших когда–либо на севере Мира: горы затряслись, земля содрогнулась, скалы треснули и разошлись. Глубоко и далеко был слышен этот крик. Под развалинами чертогов Ангбанда, в безднах, куда в спешке не заглянули валары, все еще таились балроги, дожидаясь возвращения своего Властелина; теперь они проснулись и, перенесясь через Хитлум, огненным смерчем примчались в Ламмот. Пламенными бичами они разбили сети Унголианты, она отступила и обратилась в бегство, изрыгая клубы черного дыма, скрывающего ее. Бежав с севера, она пробралась в Белерианд и поселилась у подножия Эред–Го́ргорота, в темной долине, что после, из–за порожденного Унголиантой страха, звалась Нан–Ду́нгортеб, Долиной Ужасной Смерти. Ибо там, со времен разрушения Ангбанда, жили мерзкие твари в том же паучьем обличье; и она сочеталась с ними, а потом пожирала; и даже когда сама Унголианта сгинула неведомо куда, потомство ее жило там и плело свои мерзкие сети. О судьбе Унголианты не говорит ни одно предание. Однако кое–кто считает, что она давным–давно исчезла, в неутолимом своем голоде пожрав саму себя.
Так страхи Йаванны, что Сильмарилы будут поглощены Тьмой и канут в ничто, не сбылись; но они остались во власти Моргота. А он, освободившись, вновь собрал всех своих слуг, кого смог найти, и пришел в развалины Ангбанда. Он заново отрыл обширные подземелья и казематы, а над вратами поднял трехголовые пики Та́игородрима, и темный дым всегда клубился вкруг них. Бесчисленны стали воинства его тварей и демонов, а порода орков, порожденная прежде, росла и множилась во чреве Земли. Черная тень простерлась над Белериандом, Моргот же отковал в Ангбанде железный венец и нарек себя Владыкой Мира, в знак чего вставил в свой венец Сильмарилы. Руки его были сожжены дочерна прикосновением к этим благим алмазам, и черными остались они навек; и никогда не оставляла его боль от ожогов и ярость от боли. Никогда не снимал он венца, хоть вес его и был ему тяжким бременем. Никогда не покидал он глубинных залов своей твердыни, направляя войска с северного своего трона; лишь раз тайно покинул он свои владения. И лишь раз за время своего владычества брал он в руки оружие.
Ибо теперь ненависть глодала его куда сильнее, чем во дни Утумно, когда гордыня его еще не была посрамлена, и ныне он вкладывал свой дух во владычество над своими прислужниками, в возжигание в них жажды зла. И все же величие его, как одного из валаров, до времени оставалось при нем, хоть и обращенное в ужас, и пред ликом его все, кроме самых могущественных, низвергались в темную бездну страха.
Когда стало известно, что Моргот бежал из Валинора и погоня была напрасной, валары долго сидели в раздумье среди тьмы в Кольце Судьбы, и майары и ваниары, рыдая, стояли вокруг; нолдоры же большей частью вернулись в Тирион и оплакивали свой затмившийся город. Через погруженную во мрак Калакирию с темных морей вплывали туманы и окутывали башни, и светильник Миндона тускло светил во тьме.
Нежданно появился в городе Феанор и призвал всех к королевскому двору на вершине Туны. Но приговор к изгнанию все еще тяготел над ним, и он восстал против валаров. А потому сбежалась большая толпа — послушать, что он скажет; холм и все лестницы, и улицы, ведущие к нему, были залиты светом факелов, что собравшиеся держали в руках. Феанор был красноречив, и язык давал ему огромную власть над сердцами, когда он хотел того; и в ту ночь сказал он нолдорам Слово, что запомнилось им навек. Пламенна и ужасна была его речь, исполнена гордыни и ярости; и, внимая ей, нолдоры потеряли разум. Большую часть своего гнева и ненависти обрушил он на Моргота, и все же почти все его речи выросли из лжи Моргота; Феанор обезумел от скорби по убитому отцу и от потери Сильмарилов. Он требовал владычества над всеми нолдорами — раз Финвэ умер — и отвергал установления валаров.
— Почему, о нолдоры, — вопрошал он, — почему должны мы и дальше служить алчным валарам, которые не могут уберечь от Врага ни нас, ни свои собственные владения? И хотя теперь Он их враг, не одной ли они с ним крови? Месть гонит меня отсюда — но и без этого я не стал бы жить в одном краю с родичами того, кто убил моего отца и похитил мои сокровища. И не единственный я храбрец в народе отважных. Или не все вы лишились короля? И чего еще не лишились вы, запертые в теснине между горами и морем? Прежде здесь был свет, в котором валары отказали Средиземью, но теперь тьма уравняла все. Будем ли мы вечно скорбеть здесь — сумеречный народ, задавленный мглою, — роняя напрасные слезы в неблагодарное море? Или вернемся в свой дом? Сладки воды Куйвиэнен под ясными звездами, и широки земли, что простерлись вокруг него — земли, где есть место для вольного народа. Страны эти ждут нас — а мы по глупости покинули их. Идем к ним! Пусть трусы сторожат город!