— Солдаты, через минуту мост взлетит на воздух. Разбегайтесь!
Словно лавина обрушилась на Шолаю и понесла его с собой. Перед глазами мелькали стволы орудий, ноги лошадей, ступавшие прямо по телам сбитых на мост людей, тщетно взывавших о помощи, белые, словно мел, лица солдат. Врезалось в память кровавое пятно на лице одного из бойцов. Шолае стоило нечеловеческих усилий удержаться на ногах. Он понимал, что падение на мосту означает неминуемую смерть. Не отпуская от себя Шишко, Шолая приблизился к Проле и сильной рукой поддержал того за воротник. Наконец они достигли конца моста. Толпа сразу поредела. Шолая обернулся и со страхом посмотрел назад. Там по-прежнему была свалка.
— А-а-а! — раздался чей-то жуткий вопль, и Шолая невольно зажмурил глаза. Земля задрожала, словно собираясь в гармошку, а затем со страшным грохотом исчезла из-под ног. Ослепительный свет ударил в глаза. Ввысь взметнулись куски дерева и искореженного взрывом металла. Когда, придя в себя, Шолая посмотрел на мост, там ничего не было. Рядом с собой Шолая увидел лежащих на земле Проле, Шишко и еще группу солдат. С темного неба на берег продолжали падать мелкие щепки и лохмотья обмундирования.
— Все кончено, — сказал Шишко. — Предали.
КНИГА 2
I
Начинался рассвет. Над Виторогом стояла мертвая тишина, последние звезды меркли и угасали.
Как всегда, Зорка проснулась рано. В комнате было душно и мрачно. Шолая храпел, девочка, раскинувшись на постели, что-то бормотала во сне. Зорка встала и посмотрела в окно. По запотевшему стеклу стекали прозрачные капельки. Ничего не было видно. Зорка оделась, оправила волосы, взяла подойник. Дверь тихо скрипнула и закрылась за ней.
Из сарая повеяло теплотой, запахом сена и навоза. Открыв ворота, Зорка остановилась и схватилась за живот. Там что-то затрепетало и утихло.
Прямо в лицо ей смотрели большие коровьи глаза. Молочный пар ласкал Зоркино лицо, полное коровье вымя надувалось под рукой. Корова стояла спокойно и жевала жвачку. Две тонкие струйки сбегали в подойник, молочная пена поднималась выше краев.
Когда Зорка закончила доить и встала, к корове подошел теленок и начал сильно теребить материнское вымя. Зорка вышла из хлева.
Зорка взяла цедилку, перелила молоко из подойника в медный котелок, а котелок повесила на цепь. Разожгла огонь, потом вошла в избу. Шолая продолжал еще спать. Резко выступавшие скулы были покрыты румянцем утреннего сна. Сильная грудь равномерно поднималась и опускалась. Дышал он глубоко, испуская свистящие звуки, рыжие усы чуть шевелились, и Зорка осторожно потянула Шолаю за рукав.
— Сима, слышишь? Пойдешь ли к таборнику?[1]
Шолая отдернул руку, открыл глаза и приподнялся.
— Что?
— Пойдешь ли к таборнику?
— Пойду. — Он потянулся, сбросил одеяло и встал. — Не бойся. Ничего страшного не будет.
Он начал умываться. Она ему поливала.
Пряди его волос намокли. Сильная шея покраснела от холода.
Шолая причесался, потом застегнул воротник, натянул на голову шайкачу[2] и подошел к двери.
— Ну, я пошел. А ты не беспокойся. Все будет в порядке.
Вся дрожа, она вдруг прижалась к нему, заглянула в глаза и умоляюще зашептала:
— Только обещай, что лезть на рожон не будешь.
— Обещаю.
Он вышел за дверь. Слышны были резкие шаги, удалявшиеся от дома.
Зорка тоже вышла на улицу, чтобы посмотреть вслед мужу.
Шолая шагал быстро и крупно. Миновал последний дом, вышел на мост, потом на тракт и скоро совсем исчез за поворотом.
Шолая давно уже решил жить спокойно, не впутываться ни в какие истории. Все пережитое укрепило в нем мысль, что всякие усилия изменить положение напрасны. Хотя несколько событий потрясли Плеву (однажды утром избитый, в синяках, окровавленный вернулся Бубало из мусульманской деревни; потом днем возле Пливы появился Дренович с тремя офицерами, которые на всем скаку влетели в село; в третий раз на итальянских танках в Шипово прибыл усташеский таборник), он все же ко всему этому оставался спокойным. Равнодушно смотрел на прогуливавшихся по Плеве офицеров, спокойно слушал Проле, когда тот заходил к нему, а в душе твердо решил оставаться в стороне от всего.
Когда однажды к нему приехал жандармский фельдфебель Тодор Кривало из села Змаевац и спросил, где его кокарда и четнический членский билет, он его грубо выгнал, заявив: