— Коля велел предупредить, что появились немцы, летчиков ищут. Но все молчат.
— Как там мой отец? — встревоженно спросила она.
— Коля сказал, чтобы ты не переживала, — мальчик похлопал по крупу своего измученного, потного коня. — Все наши попрятались, ждут, когда немец уйдет.
Марина взяла коня за уздечку. Старенькие мамины сапоги натерли ей ноги, хотелось самой сесть верхом и быстрей домой. В теплую хату, к отцу.
— Я поеду, — сказал Миша, натягивая веревочную уздечку. — Коля сказал, чтоб я сразу возвращался.
— Смотри берегись, Миша.
— А я опять через торфяное болото, не поймают. — И грустно добавил: — Вот если бы мне тоже можно было к партизанам…
— Не дорос еще, — строго сказал дед Карп. — Давай езжай.
Мальчонка опустил голову. Не хотелось ему возвращаться назад, а может, и боялся ехать опять через торфяное болото, через немецкие посты. Да и холодно в ветхой одежонке. Уже потянул уздечку-веревочку, уже повернул коня к лесу, как вдруг остановился:
— Дед!
Тот тяжело подошел к нему:
— Ну, чего еще?
Миша потянулся к нему всем телом и тихо сказал:
— Вы тоже тут долго не сидите. Коля предупредил, что могут и сюда наведаться. Слышите, как стреляют?
Он кивнул в сторону деревни. За лесом в утренней тишине изредка раздавались далекие выстрелы. Как будто охотники на охоте загоняли дичь.
Когда Миша уехал, дед Карп зашел в дом, опустился на скамью. Марина и Фрося остались во дворе, возились на подводе с раненым. Павел, расстегнув куртку, дремал на корточках у стены. У деда сжалось от жалости сердце.
— Господи, прости нас и защити, — горько пробубнил он. — Чем же я вас накормлю, соколики вы мои?
Подумал минутку, встал и направился в сени, где у него была припрятана кое-какая еда.
Решили подождать на пасеке до вечера. Кто его знает, может, в деревне затихнет, уляжется тревога, и Марина с Фросей смогут вернуться домой. Дед знал, что на следующую ночь наведаются к нему гости из партизанского лагеря. Они и заберут с собой летчиков.
Скромно позавтракали тыквенной кашей, напоили чаем Гельмута. Конь спокойно жевал за домом свежее сено. Солнце поднялось высоко, в лесу было жарко, безветренно.
Поляна, где стояли ульи, была обкопана глубоким рвом, который защищал пасеку от непрошеных гостей — диких кабанов, лосей и других зверей.
Гельмута перенесли в дом. Пусть полежит до вечера, может, ему станет легче, наберется сил. Дед Карп все старался подсобить несчастному, неотлучно сидел около него, будто сестра милосердия, горько вздыхал, что-то бубнил себе под нос. Фрося готовила обед в летней кухне. А Марина с Павлом сидели на завалинке, разговаривали.
— Виноваты мы перед вами, девушка, — говорил Павел, — оторвали от дома, от отца…
— Напишу на вас жалобу, — хмуро отшучивалась Марина.
— Только после войны, Маринка.
— А я сейчас напишу.
— Тогда хоть адрес мой запомните, чтобы знали, куда на меня писать. Адресуйте прямо в Москву. Я там жил до войны. А родители мои и сейчас там.
Лес монотонно гудел вокруг, что-то недоброе, настороженное чувствовалось в этом гудении. Марина невольно прониклась настроением Павла. Почему он вспомнил о Москве? Почему у него потеплели глаза и на губах появилась улыбка? Какое красивое у него лицо, продолговатое, задумчивое, в серых глазах поблескивают веселые искорки. Рана в плече, самолет разбился, а он еще пытается подбодрить Марину, о каком-то адресе говорит. Чудной, ей-богу…
Ей стало неловко, что они вдвоем вот так сидят на завалинке, болтают, будто на свидании. Забылись тревога, немцы, тяжелая дорога… Павел сказал, что в семье он один сын — ни братьев, ни сестер. Отец его — метростроевец, инженер, на высоком руководящем посту, воевал во фронтовых железнодорожных батальонах. Павел очень любил свою мать, хотя говорил о ней с легкой иронией: когда стала женой руководящего работника, сделалась солидной, важной, как московская купчиха…
— Начинала худенькой метростроевкой, а сейчас вот такая! — показал Павел руками, изображая огромную тетю.
— Это ж она не знает, где вы сейчас? — с жалостью сказала Марина.
— На войне никто ничего не знает.
— А вы напишите ей… — вырвалось невольно, и она сразу же смутилась, сообразив, что сказала глупость. Из этих глухих лесов можно написать только звездам. Пока найдут партизан, пока свяжутся с Большой землей… Господи, как она могла такое ляпнуть!
Однако Павел отнесся к ее совету довольно серьезно. Наверное, очень переживал за свою мать и не хотел, чтобы она там, в Москве, волновалась.