— Попрошу вашего партизанского командира, чтобы передал по рации, что я жив и здоров, — сказал он, улыбаясь. — Думаю, у ваших есть связь с фронтом?
— Конечно есть, — подтвердила Марина, хотя никогда не видела партизан в глаза.
А Павел уже говорил дальше. Оказывается, мечтал стать архитектором, подал в институт документы, готовился сдавать экзамены, целые дни проводил около ватмана, чертил, рисовал, перерисовывал, хотел показать приемной комиссии какой-то свой необычный проект высотного дома. А тут — война. Так и бросил все дома, на Арбате…
— А что такое Арбат? — Марина с интересом посмотрела на Павла, впервые услышав это странное название.
— Старинная московская улица, — серьезно объяснил Павел. — Я ее всю вдоль и поперек избегал, все закоулочки там знаю.
— Широкая, да?
— Боже упаси! Узенькая, древняя улочка, — с восторгом стал рассказывать Павел. — Когда попадаешь на нее, такое впечатление, что ты возвратился в прошлое столетие, пришел в гости к самому Пушкину. Много витрин, старинных ветхих домиков, облупившихся от времени… Настоящий музей!
Еще он рассказывал о каких-то магазинчиках, где они, когда были детьми, покупали себе марки, о темных подъездах, об узеньких проулочках, тайных чердаках. И Марине казалось, что она видит маленького Павлика на этих улочках и на этих чердаках. Вот где можно набегаться, нагуляться, и никто тебя не найдет, никакая мама не дозовется. Хорошо было Павлу там, в Москве, — действительно простор и нет никакого хозяйства, не нужно помогать родителям пасти корову, кормить кур, свиней…
Однако Павел развеял ее фантазии.
— Родители у меня строгие, не очень разгуляешься, — сказал он как бы с гордостью. — Выпустят на часок, и чтобы был дома секунда в секунду. Мой отец больше всего на свете ценил время. Попробуй нарушить приказ — сразу же хватается за ремень. Бил, конечно, не больно, но все-таки несколько раз нагоняй от него получал. Учил, воспитывал, а вышло так, что война учит нас сейчас по-новому.
Павел горько улыбнулся и опустил голову.
В дверях появился дед Карп. Белая борода взлохмачена, глаза устремлены в сторону болота. Остановился, прислушался.
— Слышите? — спросил хриплым голосом.
Марина насторожилась. Вроде бы опять стреляли, но только теперь со стороны березовой рощи.
— Бой, что ли?.. — неуверенно произнесла она.
— Людей расстреливают, вот что, — по-своему решил старый пасечник. — И сюда скоро придут.
— Вы так думаете, дедуля?..
— Нутром чую, — нахмурил кустистые брови старик. — Наверное, детки мои, будем собираться в дорогу.
В дорогу — это значит к партизанам, дальше в лес, к Савурскому урочищу, где расположился их лагерь.
Шумел лес, и небо покачивалось от этого бесконечного шума. Марина невольно прониклась чувством приближающейся опасности. Лицо у Павла Донцова стало настороженным, решительным. Дед пошел к ульям, походил там, осмотрелся, опять прислушался к далекой стрельбе.
— Выносите раненого, — приказал наконец Марине.
— Куда? — не поняла та.
— На подводу, говорю.
Немцы, видно, были теперь уже недалеко. И выстрелы раздавались слышнее, и уже долетали какие-то окрики — вроде команды. Дальше отсиживаться на пасеке было просто опасно.
Погрузились, Дед Карп привязал к подводе свою белую козу, подложили под Гельмута старые вещи деда, чтобы было полегче, и поехали через дубовую и березовые рощи, через сосновое редколесье в лесную темень, в спасительную партизанскую глушь. Дед Карп сел на передок подводы, Марина опять взяла в руки вожжи, Фрося и Донцов пошли сзади.
Так они продвигались до самых сумерек. И когда темнота между деревьями совсем сгустилась, дед Карп соскочил с подводы и сказал:
— Приехали. Стойте, а я пойду скажу, каких гостей привез на ночлег.
В партизанском отряде их словно давно ждали. А может, так показалось. Но ждали с какой-то тревогой. Отряд был преимущественно из Жабянцев. Марина сразу же узнала своих односельчан: Герасима Коляду с немецким автоматом через плечо, братьев Овчаренко, Василия Бондаря… Подходили, расспрашивали о своих, как-то хмуро переглядывались между собой. Немцы близко? Цела ли деревня? Что это за стрельба?
Раненого Гельмута унесли в санитарную землянку, исчезли куда-то дед Карп и Донцов.
Фрося, взобравшись на подводу, закуталась в дедово одеяло, и слышно было, как она там тихонько всхлипывает.
— Ты что? — заглянула к ней под одеяло Марина.
— Замерзла, спать хочу, — всхлипывая, ответила Фрося.