Наверное, придется лететь, решила Марина. На нее опять накатила тоска, щемящие иголочки впились в сердце, и глаза затуманились. И сквозь этот туман смотрел на нее летчик Донцов, и ей казалось, что и он ждал ее решения. Может, не хочет, чтобы она соглашалась? Тогда, у деда Карпа, около сарая, открыл перед ней свой далекий мир детства, свой солнечный Арбат, с ватагой мальчишек, с темными переулками, со старинными домами-музеями… Уже знала, какая у него мама/как беспокоится о нем и сейчас ждет весточки от сына. Но это — мама, добрая память Павла, его тень, а он остается здесь. Совсем ему будет плохо без нее, не сможет он жить в лесу, в сырости, в темноте. И почему она должна с ним расстаться? Навсегда расстаться…
А он сидел в землянке, ссутулившийся, пожелтевший. И вдруг Марина подумала, что он ведь тоже ранен, он тоже должен полететь. Пусть не так тяжело, как Гельмут, но плечо у него прострелено…
— Полетим, Марина, — сказал вдруг Павел и, как ей показалось, нежно посмотрел на нее.
Она подняла голову. Стараясь напустить на себя безразличный вид, сказала, что, конечно, полетит, если нужно. Только пусть и Фрося летит, они подружки, им никак нельзя разлучаться.
— Это еще одно место, Марина, — сказал, как бы извиняясь, Павел. — Григорий Иванович говорит, что много раненых…
— А я тебя буду ждать, Маринка, — утешила подружка.
— Да это и ненадолго, — бодрым голосом сказал командир. — Туда и назад. — Он попытался превратить все в шутку: — Может, когда-нибудь летчицей станешь. Как Раскова или Гризодубова. В авиацию пойдешь. — Он ободряюще глянул на подружек. — А теперь, девочки, садитесь ближе к столу, будем ужинать. Налью вам сейчас горячего чаю. Ну-ка, капитан, достань кружки, за спиной, на полочке. Не знаю, когда еще увижу свою землячку!
В его словах чувствовалась не только отцовская грусть, но и уверенность, что они собрались здесь не в последний раз и будут они еще вот так сидеть и мирно пить чай.
Самолет действительно оказался перегруженным. Поляна для взлета небольшая, тут не то что с грузом — пустому самолету подняться в воздух непросто. Летчик, в черном шлеме и ватнике, опоясанный широким ремнем, с тревогой поглядывал в облачное небо. Если даже и поднимется благополучно — до линии фронта сотни километров. Будут и «мессеры», и вражеские зенитки…
«Дуглас» был замаскирован ветками, партизаны стояли на опушке, наблюдали, как по крутой лестнице поднимались раненые. Кое-кого вносили на носилках — перебинтованы руки, ноги, головы… У Марины тоже немало работы. Распоряжалась, где кого лучше положить, накрыть кого одеялом, кого тулупом, под голову охапку сена, скатанную фуфайку, так как пилот сказал, что «наверху» будет холодно, лететь им долго и эта железная коробка станет как ледник.
Гельмута положили около двери. Он уже пришел в себя и даже пытался шутить:
— Не бойся, я не умру. Такую симпатичную девушку на том свете не встретишь.
Она ухаживала за ним больше, чем за другими. То подложит ему еще под голову сена, то поплотнее укутает одеялом… Его широкое бледное лицо с набрякшими мешочками под глазами казалось ей давно знакомым. Старше Павла лет на семь-восемь, ему, наверное, за тридцать, реденькие светло-русые волосы над высоким лбом, губы полные, розовые. Каждый раз, когда Марина куда-то отлучалась, он звал ее слабым голосом.
— Что вам? — спрашивала его, наклонившись.
— Данке… Спасибо!
Павел сел рядом на ящик, положил на колени планшет и, встретившись глазами с Мариной, заговорщицки подмигнул ей. Как будто благодарил, что вырвала их из вражеских лап. Молоденький, мечтательный Павел давно уже заметил стыдливый румянец на щеках девушки, нежный овал ее лица, стройную, хоть и в заношенном, старом платьице, фигуру. Утренний туман таял, поляна становилась просторнее, лес словно расступался. Пора и в небо. Раненые тоже торопили, кому-то стало хуже, кто-то застонал. И Марина бегала с кружкой воды от одного к другому, поила, утешала.
Все время она думала о том, что ожидает ее дальше, пыталась представить себе тот далекий военный аэродром, госпиталь там, где нет никаких фашистов, где не нужно никого бояться, убегать от картавого немецкого «цурюк!». Долго ли она пробудет там? И как возвратится сюда? Нужно, чтобы предупредили отца, куда она улетела… Дед Карп нечасто бывает в Жабянцах, а теперь, наверное, и подавно не скоро там появится… Марина вспомнила стрельбу, которую они услышали, когда отъехали от деревни, и ее опять охватила тревога. Вспомнила и Мишу, который на взмыленном коне примчался вслед за ними на пасеку, чтобы предупредить ее. Узнать бы, не схватили ли отца. Когда вернется с Большой земли, непременно сама проберется в деревню… Прости меня, папочка!.. Не виновата я, что так случилось, что должна вас покинуть.