Она посмотрела на самолет. Вроде бы небольшой этот «Дуглас», а раненых взял на борт немало. Сквозь круглые окошки процеживался слабый свет, освещал землистые лица, перебинтованные руки, ноги, узлы, ящики. Летчик около старой березы о чем-то говорил с Григорием Ивановичем. Между деревьями Марина увидела несколько партизан, один из них будто знаком ей. Антон, что ли?.. Она же ничего ему не сказала, не попрощалась. Может, он пойдет в деревню на разведку?..
Захотелось в последний раз переброситься словом со своим товарищем. Выскочила из кабины, побежала по жухлой траве. Однако Антона не было видно, будто и не стоял он тут только что. Посмотрела между кустами, спросила у мужчин, не видели ли Антона.
Но где он — никто не знал. Может, в карауле где-нибудь… Утром видели его около склада с боеприпасами. Это недалеко, за той землянкой… Побежала туда, начала пробираться через густой колючий кустарник. Ветки цеплялись за платье, больно хлестали по лицу, рукам. Неожиданно остановилась — сквозь кусты увидела горящий костер, а около него двух мужчин, видно кашеваров, вон и котелок на треноге, и гора картошки, и под березкой на столе — нашинкованная капуста. Разговаривали вполголоса. И первое, что Марина услышала, — это свое имя.
Замерла. Невольно прислушалась. Действительно, говорили о ней.
— Вот так-то оно, видать, и лучше, — говорил худенький, с длинными висящими усами партизан другому, наголо остриженному здоровяку. — Полетела себе и ничего не знает. А сейчас что? На ее бедную голову столько горя сразу свалилось. Не успела из деревни убежать, как тут немцы с собаками.
— Неужели с собаками? — почему-то не поверил здоровяк.
— Ей-богу, с собаками. У них этих собак как мух. Чуть что — сразу собаку пускают, а та ученая, все вынюхивает. Ну и вынюхала… Бинты после летчиков оставили? Оставили. Кровь на полу есть? Есть. Ага, говорят, кровь, есть, выходит, вы раненого прятали, бинтовали ему раны, а теперь показывайте, где летчик. От нас не убежит… И как взялись за беднягу, как взялись… Ну, а потом, известное дело, на сосну его потащили. А хату сожгли.
— Ой, беда, беда! — покачал головой партизан со стриженой головой, механически очищая картошку. — Кто бы поверил?
— Я и сам сначала не поверил, — с горечью сказал второй. — Так пришли же от Кольки, из деревни. Я в это время на посту стоял, ну, они мне и рассказали все. Я сразу к Григорию Ивановичу. А Григорий Иванович всем строго-настрого: Марине, мол, ни слова! Когда-нибудь расскажем, что ее отец был героем, нашим человеком в деревне.
— Говорят, старосту тоже застрелили?
— И старосту. За сочувствие партизанам. И родственников ихних, всех…
У Марины зашаталась земля под ногами, лес словно застонал, заплакал. Побрела она к самолету, не чувствуя под собой ног, не видя ничего. Что-то ей говорил на прощание Григорий Иванович, объяснял, что еще до их прибытия прибежал из деревни партизанский разведчик и все рассказал.
Думали утаить от нее. Да разве утаишь?..
Стоял с потемневшим лицом, с застывшими в глазах слезами дед Карп, беспомощно опустил руки.
Марина решительно поднялась в самолет, села на твердый тюк. В глазах у нее было сухо.
Когда летели в облаках, Павел проснулся, тряхнул чубом.
— Ох и приснилось же! — сказал он, ворочаясь на ящике, — Лечу над морем. Немцы атакуют… Хотел взять ручку на себя, а сверху как закричит мама: сынок! сынок!..
— У меня такая же история, — подал голос раненый, забинтованный по самые глаза. — Никогда не удается досмотреть сон, Только подложил взрывчатку под мост, вот-вот подойдет фашистский поезд, уже вижу вагоны… Я к бикфордову шнуру — чирк!.. И проснулся!.. Проскочил эшелон.
Раненые оживились, заговорили. О том, что действительно случалось или могло случиться, вспоминали друзей-побратимов, смелые рейды, нападения на фашистские гарнизоны, все пережитое, выстраданное.
Марина слушала их разговоры, а душа оставалась безжизненной, ни на что не откликалась. Все в груди оледенело. И тело тоже было какое-то ледяное, неживое, безразличное к холоду, к неудобствам. Механически фиксировала в сознании слова разговаривающих: убили немецкого мотоциклиста… живую девушку бросили в колодец… замучили такого-то пария, но он никого не выдал… мощные у них танки, только ход неважный, не убежит от снаряда… И еще вспоминали о том, какие песни пели в лесу, какие борщи варил их повар, как сладко спалось в землянках, на сухой траве, под кустом бузины, в душистом стоге.