Чувствовала она иногда на себе взгляды Павла, отчего вся трепетала, сжималась, думала о нем с затаенной горечью, как о своей боли, о своей девичьей беде. Понимала его взгляды по-своему: это он с ней прощается, скоро будет конец их маленькой военной дружбе. Хотела сказать: любви! — да разве он ее любит?..
— Марина, вы что, не слышите?
Это к ней обратился Павел. Она была настолько поглощена воспоминаниями, что лишь сейчас его услышала. А он ей что-то говорил…
— Извините, товарищ капитан, — Марина резко повернулась к нему. — Не расслышала.
— Я же говорю, Валя, наверное, придет туда.
— Какая Валя?
— Моя знакомая по школе. Мама обязательно придет с ней в госпиталь.
— Не понимаю вас, товарищ капитан. О каком госпитале вы говорили?
— О московском, Марина. Может, нас разместят в Москве? Вы ничего такого не думайте. — Донцов еще больше смутился. — Лучше бы она не приходила вообще.
— Кто?.. Мама?.. — встрепенулась Марина.
— Да нет же, Валя… Валентина.
Теперь стало ясно. Придет школьная подруга, давняя знакомая Валентина, а Павлу не хочется ее видеть, ему почему-то стыдно перед Мариной, и он хочет оправдаться перед ней, мол, давние друзья, учились в одном классе…
Она стала уговаривать Павла, чтобы он встретился с девушкой. Не нужно забывать прошлое. Поговорите с ней, товарищ капитан, вы такой мудрый, такой добрый, и она вас ждала, надеялась, верила в вашу любовь…
— Какая там любовь! — деланно возмутился Павел. — Были только товарищами. А мама почему-то решила, что Валя моя избранница.
И хоть старался сказать все это предельно искренно, Марина ощутила его неловкость, и ей стало неприятно, будто Павел из-за нее отказался от чего-то дорогого ему, близкого и родного. Конечно же, из-за нее, из-за их знакомства, и она готова была себя за это ненавидеть. Резко отвернулась к окну и всю дорогу, пока ехали по московским улицам, не произнесла ни слова.
Наконец подъехали к госпиталю. Автобус остановился около железного в завитушках забора, и Марина увидела в глубине палисадника желтый двухэтажный дом. Кто-то вошел в автобус и дал команду выходить. Водитель-ополченец степенно закурил папиросу, протянул пачку Павлу, но тот отказался, не курит. Прошел, слегка прихрамывая, в своей кожаной куртке через палисадник к дому, санитары расступились, какой-то молоденький боец лихо отдал ему честь. Павел открыл тяжелую дверь и зашел в дом.
Марина все сидела и ждала в автобусе. Ну сколько же можно вот так ходить по кабинетам и канцеляриям и почему он не сказал ей ни слова, оставил ее, словно совершенно о ней забыл и не хочет ее видеть? Сидела, прижавшись лицом к стеклу, неотрывно смотрела на дверь и утешала деда Саливона, который пристроился сзади со своей перебинтованной рукой. Наконец увидела: вышел. Какой-то нервный, побледневший, в расстегнутой куртке. Влез в автобус и с ходу бросил:
— В санитарный эшелон. Гельмута уже отвезли туда. Здесь нас не принимают.
Это ее ошеломило. Как могла Москва не принять раненых? Москва должна всех защитить, всем дать приют. Наверное, отказал какой-нибудь бездушный, никчемный канцелярист, который забыл о совести, об уважении к людям. Она поднялась с сиденья, лицо ее пылало, губы до боли сжаты. Глянула на Павла со злостью, почти враждебно. Если так, она сама поговорит с начальством. Кто там у них старший, кто всем заправляет?
Не обращая внимания на уговоры Павла, выскочила из автобуса и направилась прямо в госпиталь. Куда идти? Вокруг раненые — в коридорах, на лестнице, в вестибюле. Никогда в жизни не видела столько покалеченных, изуродованных войной людей, понятия не имела, что может быть столько человеческого горя, страданий, окровавленных бинтов, столько стонов, криков, безжизненных глаз и лиц.
Все-таки нашла начальника госпиталя. Пройдя по длинному полутемному коридору с низким потолком, она влетела в небольшую комнату, запруженную людьми в белых халатах. Это, видно, собрались врачи из санитарных эшелонов, и разговор у них был один: как разместить раненых. Вот и начальник госпиталя, немолодой, тоже в белом халате военврач, сидит утомленно за столом, подписывает какие-то бумаги. Не обращает ни на кого внимания. Чего от него можно требовать? Куда размещать людей? Эти люди в белом, которые толпились тут, которые выливали свое самое наболевшее, не знали одного: уже третьи сутки военврач Санин не сомкнул глаз. Он только что вышел из операционной, где оперировал тяжело раненного комбрига… Белые халаты и разгневанные лица врачей с транзитных эшелонов не производили на него никакого впечатления.