Он сделал шаг назад, зацепился за ветку.
— Ну, что ты молчишь? Оправдывайся! Клянись в верности… Вспомни, что писала мне в Харькове, в той записке…
Сверху, от сельсоветской площади, донеслось:
— Товарищ капитан! За-жу-ра!
Значит, все. Конец безжалостный а горький, и никакие мольбы, никакие оправдания уже не помогут. Он подаст ей руку так же, как это сделала она у яблони, — со сдержанной вежливостью. Потом… Нет, он не подаст ей руки, не глянет на нее. Просто скажет ей… Ничего не скажет. Ни слова больше. И никогда не видеть ему этих глаз, этой шеи, этих маленьких рук!
— Любимый мой! — тихо произнесла Зося, сдерживая рыдания. — Я буду ждать тебя.
— Нет!
— Я буду… Всю ночь буду ждать. Мне нужно многое сказать тебе, и тогда ты поймешь…
— Нет! — повторил Зажура и в тот же миг ощутил в себе неожиданную легкость. Никакого гнева. Все просто! Облегченно вздохнул, подал ей руку, усмехнулся. Все просто! Круто повернулся и пошел через сад к площади.
С крыльца сельсовета спустился приземистый, полный офицер. За ним лейтенант, который составлял списки добровольцев. Потом неторопливо сошел Андрей Северинович Плужник. Направились к стоявшему за углом дома мотоциклу с коляской.
Увидев Зажуру, Плужник приветливо улыбнулся. Он полагал, что встреча Максима с Зосей закончится хуже. Впрочем, это не так важно. Главное сейчас там, на передовой. Обстановка усложнилась, немцы усилили артиллерийский огонь, подтянули танки. Видно, собираются атаковать очень большими силами. Он, Плужник, едет вместе с офицерами к своим людям. Надо побеседовать с ними, ободрить. Ведь среди добровольцев не только бойцы-партизаны. Есть совсем юнцы. В селе тоже народ тревожится. Ежели немцы вернутся в Ставки, они никого не пощадят.
Зажура слушал и не слушал, что говорил ему Плужник. В нем еще жило зримое присутствие Зоей. Он мысленно видел перед собой ее похудевшее лицо, плотно сжатые маленькие губы, едва заметную морщинку на лбу (раньше морщинки не было!). Ей, конечно, тоже жилось не сладко. А может, от страха морщинка? Может, Зоська боится ответственности за свои преступления? Да, именно преступления! Никто ей не простит. Она это знает, ждет кары, потому и мучается. Ишь как похудела.
— Ты что, Максим, заснул?
Громкий голос старого партизана вернул его к действительности.
— Простите, Андрей Северинович. Я слушаю.
— Ну так вот… Быстро собирай свое ополчение и сразу на дивизионный склад. Веди людей через Гусячее озеро, там лучше пройти, туда немец не бьет. С патронами в полку плохо, а на машинах не проедешь. И гранат противотанковых пусть дадут. Если немец пустит танки, придется отбиваться гранатами. На артиллеристов надеяться нельзя — у них снарядов в обрез. Ведь так, лейтенант? — обернулся он к молодому офицеру, который не сводил с Зажуры чуть удивленного и даже сочувствующего взгляда.
— Да, точно! Гранаты нужны как воздух. Первую атаку отбить, может, хватит, а потом — беда! — живо подтвердил офицер. — Нужны, очень нужны гранаты!
Старший у мотоцикла нетерпеливо сигналил. Плужник поправил на плече ремень автомата. Зажура наконец сбросил с себя гнетущую связанность.
Чего это он сам до сих пор не расспросил обо всем Плужника? Старик что-то знает, только не хочет сказать.
— Андрей Северинович! — Максим крепко сжал локоть партизана. — Я видел Зосю… только что.
— Знаю.
— Скажите правду…
Офицер за рулем мотоцикла вновь нажал на кнопку сигнала. Плужник отвел глаза в сторону:
— Сейчас я ничего тебе не скажу, Максим. Не могу, не имею права. Потом, когда вернусь с передовой.
— Скажите, верно болтают люди?
— Ну и человек! — досадливо махнул рукой Плужник. — Сказал же — не могу, а он опять. Делай свое дело, Максим. Все будет хорошо.
Он повернулся, чтобы идти к мотоциклу, но Зажура преградил ему дорогу:
— Это все?
— Максим, все будет хорошо, поверь мне. А сейчас, видишь, мне пора ехать.
Сел в коляску. Низко наклонил голову. Завертелись, запрыгали по кочкам колеса. Мотоцикл с ревом понесся вдоль улицы, разбрызгивая по сторонам грязь.
«Все будет хорошо…» Кому и когда будет хорошо? Зажура посмотрел себе под ноги, наступил сапогом на маленькую ветку, вдавил ее в грязь. Вот так и в жизни: наступит сильный на слабого — и конец, никакая жалость не поможет! Хотя не только в силе дело… Когда же все-таки будет хорошо? И кому?..